КАРАТЭ

Рассказ

Старый студент Иван Коржиков нервничал очень редко, нервы имел хорошие. Это помогало ему в жизни, особенно во время экзаменов. Редко что могло отвлечь его от спокойного, сосредоточенного существования своей несуразностью или наглостью. Но бывало и по-другому.

Однажды Иван заметил, что стал его раздражать студент его же общежития, мастер спорта, чемпион по каратэ Вова Тёпленький, ростом под метр девяносто. Люди одно время будто помешались на этом карате, расплодились какие-то подпольные секции, неожиданно откуда-то появилось такое множество тренеров, словно они только и ждали своего часа. У всех только и было на уме и на языке – "каратэ" и '"каратэ" как панацея от любых бед в жизни, на улице и в быту. Любого чемпиона по каратэ боялись и уважали, а уж такого, как Вова Тёпленький, и подавно.

Всё мог стерпеть Иван, но такого нахальства, какое проявил Тепленький, вытерпеть не мог.

Заимел Вова дурную привычку: стал будить Ивана регулярно каждую ночь в два часа. И не аккуратным и вежливым стуком костяшками пальцев руки, как все нормальные люди, а ударами ног в нижнюю и среднюю часть двери в точном соответствии с отработанными им приёмами каратэ. Сила у мастера была недюжинная; правда, и дверь делали тоже мастера – она стояла, а грохот разносился по всему коридору общежития. Народ поначалу пробовал шуметь, перечить, но.... чемпион есть чемпион. Тёпленького вызывали в комитеты и комиссии, стыдили, уговаривали, он усмехался, делал невинное лицо, начинал глухим, виноватым голосом напоминать, что он выступает на соревнованиях за честь института и что у него есть некоторые слабости, пытался что-то доказать, путался в своих рассуждениях и, вздохнув, замолкал. Члены комитетов и комиссий тоже, как и все, имели свои, личные, маленькие и не очень, слабости, поэтому проявляли сочувствие и, слегка пожурив его, отпускали. Вова относил себя к категории "сов", тех выдающихся личностей, которым на роду написано ночью не спать, а бодрствовать. И он, как мог, доказывал правоту природы.

Собственно Иван Коржиков как таковой и не интересовал Вову Тепленького, ему был нужен сосед Ивана – Петя Чижов, смирный недотёпа с вечно мигающими на смущённом лице глазами. "Сова" Тёпленький в два часа ночи начинал хотеть есть. Для удовлетворения своей внутренней потребности в качестве повара он использовал Петю.

От стука Петя просыпался не сразу. Ему казалось, что он стоит на капитанском мостике эсминца, а прямо на него идёт, выворачивая, словно плугом, волну, красавец линкор и бьёт по нему изо всех орудий. С грохотом вздымаются вокруг разрывы снарядов. Но Петя стоит... И тут он просыпался. Этот сон стал повторяться каждую ночь. Он открывал глаза и страх тоненьким голоском начинал в груди свою безысходную песню. С обречённым выражением на лице он вставал, путаясь в штанинах, в спешке натягивал брюки и, суетясь, открывал дверь. Вова возвышался мед ним грубым роботом.

– Почему долго не открывал, пацан?

– Я, – лепетал Петя, – спал. Извини...

– Последний раз спишь. Будешь теперь ждать моего прихода сидя. Увижу, что спишь, убью.

Петя окончательно просыпался и энергично принимался за дело. Он варил кашу.

Через час, когда Вова, насытив свою утробу, отходил ко сну, а Петя, распрощавшись с ним до следующей ночи и вымыв посуду, ложился, в общежитии устанавливалась благоговейная тишина.

Вызывал Вову ректор. Торопясь куда-то, на ходу он сделал Вове строгое внушение, потребовал немедленно исправить поведение. Тёпленький, поддавшись, всего лишь один раз попробовал не есть ночью и, кое-как промучившись до утра, заставил Петю варить ему кашу за час до открытия столовой. А дальше всё это снова стало повторяться еженощно,

Коржиков за день уставал смертельно. Кроме занятий, ему приходилось подрабатывать на заводе – размеры его соблазнов не соответствовали размеру его стипендии. Вечерами он еле добирался до своей кровати. Удары в дверь, треск дверной рамы, ругань и беготню он почти не воспринимал. Но как-то, устав особенно сильно после одного нудного зачёта, ночью вдруг проснулся, потревоженный шумом и долго потом не мог заснуть. Просыпаться он стал каждую ночь. Терпеливо ожидая конца традиционному ритуалу, он лишь поворачивался с боку на бок и кряхтел. Постепенно от ночи к ночи в его душе стало скапливаться неведомое ему до того постоянно сосущее раздражение. Днями он ходил невыспавшийся, заторможенный, и оттого недовольный собой. Но связываться с Вовой Тепленьким ему не хотелось. Несколько раз он глубоко задумывался, пытаясь понять Вову-чемпиона, его суть, приходил к мысли, что научить такого бугая может лишь что-то из ряда вон выходящее; обычное, человеческое взаимопонимание тот презирает и в любой момент может надругаться над самым сокровенным. Коржиков знал, что спортсменами, тем более чемпионами, дорожат в любом институте и вряд ли можно было надеяться на суровую общественную острастку зарвавшегося супермена – частенько заскорузлая инерция общества лишь распаляет страсти, усиливая тем страдания ни в чём не повинных, волею случая брошенных на издевательство, людей.

Как только Вова-чемпион в очередной раз рванул на себя дверь в комнату Ивана и от души особым приёмом, ногой, пнул её, сон с Коржикова слетел, будто его и не было. Сердце его бешено забилось. "С испугу, что ли?" – холодно подумал Иван, вскакивая на ноги, и, внезапно ощутив во всём теле забытую за много лет тяжесть мускулов, мягко пошёл к двери. Он отворил её. В проёме стоял Вова. В синих тренировочных брюках, поверх которых болталась незастёгнутая на пуговицы белоснежная сорочка, всклокоченный, в туфлях на босу ногу, он тупо и недоуменно смотрел на Ивана.

– Чего тебе? – хмуро и несколько более раздражённо, чем того требовало отношение к Вове, спросил Коржиков.

– А ты кто такой? – был Вовин ответ.

Иван сдержался и, сузив глаза, тихо произнёс:

– Вова, зачем ты меня будешь? Тебе нужен Петя, так и буди его, а меня не надо. Только тихо.

Вова оторопел. Брови на его лице, ярко освещенном коридорной лампочкой, полезли вверх, узкие маленькие глава округлились.

– А ну подь сюда, глиста в трусах! – глухо приказал он. – Я из тебя для каши масло сделаю. – И громко, зло отрезал. – Я есть хочу!

– Так иди жри в другом месте! – тоже повысил голос Иван.

–Что-о-о? – приходя в себя, на весь коридор возмутился Вова.

Он нехотя, как в рапидной киносъёмке, медленно приподнял болтающуюся до того без дела свою лапищу и, отведя её так же медленно назад себе за ухо, внезапно ткнул всей пятернёй с толстыми растопыренными пальцами в лицо Ивана.

Коржиков давно уже был тихим парнем. Смелым он бывал только с девушками, но те любили отвагу и прощали ему так много, что в свои тридцать лет успехов у них он имел, наверное, больше, чем Дон Жуан за всю жизнь. Ребята по этому поводу вечно подтрунивали над Коржиковым, но он отмалчивался и только посмеивался. Однако не таким безобидным был на самом деле старый студент Коржиков, просто случай показать себя ему давно не предоставлялся. В армии он служил в своё время в необычных войсках, поэтому умел делать всё, даже собак брал голыми руками. И не каких-нибудь там шавок квартирных, а овчарок спецвыучки. Правда, был и с собакой у него казус…

Как-то приказал Ивану командир взвода продемонстрировать своё мастерство перед только что прибывшими новобранцами. Натянул он телогрейку, ватные штаны, нахлобучил на голову шапку-ушанку, да не завязал её у подбородка, как положено, а по-пижонски оставил, как была, с растопыренными в сторону ушами. Командир заметил это, ничего не сказал, усмехнулся только, посмотрел внимательно на Ивана и отвернулся. Издали за всем происходящим наблюдали несколько офицеров. Иван, польщённый таким вниманием, важно ждал основных событий. И они не замедлили развернуться. Открылась дверь питомника и друзья Ивана выпустили на него здоровенную собаку. За два года службы Коржиков хорошо изучил повадки своих собак и почти не волновался. Он знал, что надо быть только до предела внимательным. Всё это уже не раз и не два повторялось каждым, любой "старик" мог, казалось, с закрытыми глазами идти против собаки и победить её.

Но в строю перед Иваном стояли молоденькие, стриженные, испуганные и любопытные одновременно, и Коржиков хотел показать им, как одним, почти невидимым движением, он обезоружит эту четвероногую тварь. Коржиков, как мало кто из старослужащих, умел делать это так, что оставалось непонятным, каким же непостижимым образом он выходил победителем.

Не добегая метров пять до Коржикова, собака, до этого стелящаяся в беге по земле, мягко прыгнула и Коржиков, заученным до автоматизма движением поворачиваясь в нужную позицию и выставляя вперёд согнутую в локте левую руку, вдруг с ужасом и слишком поздно скорее почувствовал, чем заметил, как это животное, такое неповоротливое и тяжёлое, прогнулось и будто находись в воде, а не в воздухе, поднырнуло у него под рукой.

Всё произошло не так, как было десятки раз повторено на тренировках. Уже не человеческим, а скорее животным чутьём, Коржиков понял, что произошло непоправимое, но всё ещё пытаясь что-то изменить, начал резко поворачиваться влево навстречу ей и отводить назад левый локоть. Но не успел. Собака ударила его сзади и сбоку, повалила, перевернула в падении лицом вниз и только после этого он почувствовал, как острые клыки вонзаются ему в шею. От удара шапка сразу слетела с его головы и теперь он, толстый, с маленькой, торчащей из ватника головой, лежал на земле, раскинув руки.

Было трудно дышать – его нос был вмят в землю. Он попытался чуть приподнять голову, трава защекотала по лицу, но клыки тут же сошлись чуть ближе, стало больней, и он прекратил всякие попытки сопротивляться.

Прибежал проводник собаки, скомандовал, она не сразу, но отпустила Коржикова. Её, возбуждённую, вздрагивающую, оглядывающуюся на Ивана, увели. Коржикова поставили перед строем.

Со стыда он готов был провалиться сквозь землю. Увидел ухмылки на лицах, любопытство. Мысленно клял себя последними словами.

Командир взвода подошёл к нему, стал рядом и обратился к солдатам:

– Только что вы видели, как не надо действовать. Но сержант Коржиков виноват в происшедшем отчасти. Конечно, были и с его стороны отдельные нарушения. Но, главное, он привык к одному и тому же способу нападения собаки. А вчера к нам привезли собак, выучка которых резко отличается от наших. Коржиков этого не знал и теперь, конечно, надолго запомнит этот случай и, думаю, не будет в дальнейшем выходить на встречу с собакой, этим очень серьёзным противником, как на свидание с девушкой.

В строю засмеялись. Репутация Коржикова была спасена...

С той поры Иван сильно высох, и хотя имел рост выше среднего, ходил ссутулившись, одежда висела на нём. Ребята шутили, что доведут его девочки до дистрофии.

Когда Иван увидел перед своим лицом приближающуюся маслянистую пятерню, он резким, казалось, давно забытым движением рубанул по ней левой рукой, а правой рванул дверь. Но Вова мгновенно подставил ногу между рамой и дверью, придержал её, оттолкнул и, ухмыльнувшись, пошёл на Ивана.

– Ах, так, – прошептал Коржиков. Он одним прыжком пересёк комнату, выхватил из тумбочки туристский топорик, прыгнул назад к Вове и занёс руку.

Тот отпрянул к двери, резко развернулся и кинулся по коридору.

– Отрублю башку, – хрипел Коржиков и нёсся за ним в одних трусах.

– Ы-ы-ы, – гудел чемпион, и ходуном ходили полы и стены.

На следующий день к вечеру, когда Ивана ещё не было, Вова Тёпленький зашёл в комнату. Петя сидел за столом и читал книгу.

– Где Иван?

– Ещё не пришёл, – ответил, вскакивая со стула, Петя.

– Побыстрее пусть приходит, я ему подарок припас, –сказал, скривившись, Вова и достал из кармана нож. Большой, остро отточенный, с коричневой пластмассовой ручкой, нож больше походил на кинжал.

– Посмотри, какой острый, – оскалился Вова и, быстро приподняв рубашку на животе у Пети, внезапно ткнул концом ножа ему в тело.

Петя рванулся назад, но железная рука чемпиона пригвоздила его к полу.

– Ну как? – недобро усмехнулся Вова и повёл концом ножа вниз по Петиному животу.

Петя с ужасом увидел, как лезвне без боли, словно бритва бумагу, разделяло его кожу. Надрез наполнялся кровью.

– Ну? Скажешь?

– Скажу", – пролепетал Петя, – скажу.

– Так-то лучше, – презрительно сказал Вова, после чего отнял от живота нож, опустил подол рубахи и ткнул кулаком Петю в живот. – Живи, комса! Кашу готовь. Вырастишь – в повара возьму. – Повернулся и вышел.

После этого он зашёл в соседнюю комнату, проделал то же самое с чуть не |рехнувшимся от ужаса семнадцатилетним парнем, потом заглянул в красный уголок, где в это время человек восемь играли в шахматы и смотрели телевизор. Он задрал рубаху самому здоровому парню и на глазах у всех расписался ножом у него на животе.

Когда Ивану рассказали об этом, он рассвирепел.

– А вы что же, – кричал он, – не могли ему устроить тёмную? Десять человек... Индивидуалисты проклятые.

Потом успокоился и понял, что придётся вспомнить, чему его когда-то учили, мысленно он поблагодарил своих настырных учителей за их настойчивость и строгость. Оставшись один в комнате, он запер дверь на ключ и с полчаса прыгал и размахивал руками. Не так просто было забыть то, что тренировалось годами изо дня в день по несколько часов.

Он вспомнил, как однажды стоял за пивом в чужом городе у киоска на замусоренной небольшой площади. Время было раннее, очереди не было – всего человек пять или шесть. И как подошли четверо неопрятных волосатых парней и сразу без раздумий полезли к окошку. Пожилой сосед Ивана начал было стыдить их, но один из парней, краснолицый блондин с водянистыми навыкате глазами, обернулся и, глядя на пожилого, как сквозь него, процедил:

– Спешишь, папаша? Я запомню и помогу.

И тут же безо всякого перехода взвизгнул:

– Заткнись, гнида, а то вместо пива мочу пить будешь.

И безобразно выругался.

– Суслик, – прошептал сосед над ухом Ивана. – Сволочь фашистская. Таких только танками давить. Какие они наши, гады.

Но замолчал.

Пока пожилой мирно пил пиво, все четверо, не обращая на него внимания, стоя в стороне с кружками в руках, громко матерились и хохотали. Но Иван чувствовал, что что-то сейчас произойдет, уже не может не произойти.

Мужчина спокойно опорожнил сначала одну, потом другую кружку, отнёс их в окошечко ларька и уже собрался было уходить, как вдруг заметил, что те четверо стоят недалеко и смотрят на него. Они его ждали. Мужчина замешкался.

– Посмотри-ка за пивом, – кивнул Иван рядом стоящему парню, поставил кружку на стойку и, быстро обойдя пожилого, подошёл к ребятам.

Они безо всякого интереса скользнули взглядом по худой фигуре Ивана и снова нетерпеливо уставились на жертву. По возбуждённым лицам, по нервному движению глаз Иван понял, что мальчики жаждут развлечения.

– Вам чего от него надо? – глухо спросил он.

Белобрысый, не глядя на него, злобно выругался. На площади стало тихо. Коржиков, насколько мог, спокойнее сказал:

– Идите, ребята!

Белобрысый внезапно повернулся к Ивану и истерически зашелся в ругани. Гадливо сгорбившись, отставив нижнюю губу и растопырив руки, он пошёл на Коржикова, заставляя того отступить.

Никто не понял, что произошло. Иван сделал неуловимое движение и все увидели только, как белобрысый вдруг остановился и и сел на землю. Голова у него безвольно повисла и, посидев так несколько мгновений, он стал падать на спину. Его друзья кинулись к нему, подхватили под руки, рывком поставили, но ноги у того подгибались, глаза закатывались, голова не держалась.

Иван постоял немного, молча наблюдая за суетой, потом повернулся и пошёл допивать пиво.

Двое из длинноволосой компании, закинув руки потерпевшего себе на шею, потащили его с площади за угол дома. Четвёртый, оглядываясь, пошёл следом, но через несколько шагов развернулся и решительно приблизился к Ивану.

– Ты извини, мужик, – заискивающе начал он, схватив одной рукой Ивана за рукав, а другой похлопывая но плечу. – Извини. Ну не знали. Ты бы сразу сказал. Всё! Больше не будем.

От него несло пивом и водочным перегаром. Иван молча снял его руки с себя и отвернулся.

– Ну ты извини. Чего отворотил-то? Глядеть не хочешь? – голос его неожиданно отвердел, Иван повернулся, тот сконфузился. – Всё, всё, не буду. Не буду мешать. Я пошел.

– Вот вошь холерная, – рядом стоял пожилой. – Прости, друг, что я тебе столько беспокойств доставил. Прости и прими от меня. – Он сунул Ивану руку, пожал его пятерню – Спасибо, – и тоже ушёл.

Парень, стоявший в двух шагах с кружков в руке и видевший всё, подвинулся к Ивану.

– Здорово ты его, а! Как же это? Покажи!

– Обыкновенно, – нехотя произнёс Иван. Он был ещё возбуждён, но не хотел показывать этого.

– А ты и по другому можешь?

– Умею и по другому.

– И каратэ знаешь?

– Ну, пристал, – с другой стороны какой-то дед тоже внимательно разглядывал Ивана. – Не видишь что ли – чемпион. Дай человеку пиво допить.

– Ха, чемпион, – с вызовом захихикал парень, – они пиво не пьют. У них режим.

– Много ты знаешь, молокосос, – бросил дед. – Власова читай, штангиста. Он только пивом и спасался. И вес держал и нервы успокаивал.

"Вот и я тоже успокаиваю, – подумал Коржиков и огляделся. – Хорошо ещё, что никто не понимает, – промелькнула тоскливая мысль, – а то ведь за применение приёма могут чего доброго и под суд... Запросто". И он вздохнул – происшедшее не принесло удовлетворения, наоборот, настроение испортилось,

...Теперь, идя по пустому и гулкому, как баня, коридору общежития и прислушиваясь к тому, как затихает за его дверями жизнь, отходя ко сну, Иван Коржиков повстречался с Вовой-чемпионом. Тот вышел на него из-за поворота. Коржиков улыбнулся: "На ловца и зверь бежит".

– Вова, дорогой, – на ходу приветливо вскрикнул Иван, – а мне сказали, ты меня ищешь. Вот он – я.

И Иван простецки с улыбкой пожал плечами, отмечая про себя пустоту коридора как большую удачу.

Вова чуть замедлил шаг и в тот миг, когда между ними осталось метра полтора, Иван, продолжая движение, снизу правой со всею яростью, какая только успела накопиться в нём к Вове, ударил в открывающийся рот. Вова опрокинулся, как скошенный, мелькнули колени, и, брошенный на пол могучим ударом, он поехал на спине, собирая пыль, Но тут же вскочил и в бешенстве хрипло выдавил из себя:

– Ты!... Меня!... У-у-у...

И он, давясь словами, сорвал зачем-то туфлю с левой ноги и, откинув её в сторону, поднял правую ногу. Снять с нее туфлю он не успел. Иван снова нанёс ему страшной силы удар почти в то же место. Вова опять рухнул на пол. Дёрнулись болтающиеся в воздухе ноги и злополучная туфля пронеслись через Вовину голову.

Открылась дверь напротив. Женская голова высунулась, раздался крик, дверь захлопнулась. Тут же рядом начали открываться соседние двери, появились люди.

Вова уже поднялся, но не так быстро, как в первый раз.

Из углов его рта резкими тонкими молниями обозначились струйки крови. Вся левая половина лица у него была белая. Он прижался к стене, потом оттолкнулся от неё и, становясь в боевую стойку, двинулся на Коржикова. Тут Коржиков ударил его в третий раз. Вова влепился в стену, несколько секунд постоял так и стал валиться на один бок. Затем с большим усилием отшатнулся от стенки, шагнул навстречу Ивану и в этот миг на него обрушился последний удар. Вова откинулся назад, запрокинутая голова его стукнулась о стену, раздался глухой звук и он рухнул на пол.

Кругом уже кричали. Иван давно видел открытые рты, но воспринимал людей как нечто лишнее. Он был страшён. Ноздри его ходили ходуном. Весь его облик олицетворял собой сплошной сгусток силы и воли, Потом, как выстрел, крик пронзил его сознание. Какая-то девушка визжала на одном ноте:

– Он его убьёт... Он его убьёт...

– Ваня, остановись!..

В этом шуме вдруг отчётливо выделился озабоченный вопль тёти Маши, вахтёрши:

– Только не здесь, ребята, не здесь. Я вам говорю! Марш на улицу, а то милицию вызову, А ну все расходитесь!

Иван скрипнул зубами, развернулся и сквозь расступившуюся перед ним толпу ушёл к себе,

За дверью еще долго шумели, было слышно, как рассказывали друг другу о побоище, постепенно наполняя красочными подробностями его описание. Пети долго не было. Иван походил из угла в угол, сжимая и растимая кулаки, разделся и лёг в кровать. Появился Петя, молча прошёл к своей койке и упал на неё, не раздеваясь.

Когда стало тихо, Коржиков встал и прошёл в туалетную комнату. Там он подставил кулаки под струю холодной воды и долго держал их так. Зашлись от холода кости, Коржиков выдернул руки из-под крана, посмотрел на себя в зеркало, пригладил волосы руками, вздохнул, закрыл кран и пошёл назад.

На следующее утро не успел Коржиков встать, как в комнату просунулась голова незнакомого парня. Ой быстро осмотрел комнату, остановил глаза на Иване и сказал:

– Коржиков, тут мужики за дверью. Тебя просят.

– Зачем? – удивился Коржиков.

– Поговорить хотят.

– Ладно, иду, – сказал Коржиков и стал одеваться.

Иван вышел. Человек десять ребят во все глаза смотрели на него. Уже знакомый Коржикову парень начал:

– Мы по поводу вчерашнего. – Коржиков молчал. Парень смутился. – Научи нас. Ты же тоже, наверно, чемпионом был?

Коржиков тяжело вздохнул:

– Этому, ребята, нельзя учить. Я подписку давал, – и подумал с грустью: "И почему, собственно, нельзя? Что делать этим ребятам, если нужно будет проучить какую-нибудь сволочь?".

Но сказал:

– Нельзя, ребята. Не могу я, извините. – И ушёл в комнату.

В общежитии только и разговоров было, как Коржиков избил Вову-чемпиона, как Вова потом, отмывшись от крови, чистил испачканные кровью стену и пол, как он потом стирал свою рубашку.

Теплёнького перестали бояться. При его появлений усмехались даже те, кого он мог переломить одним мизинцем. Рассказывали, как не успел он снять ботинки и как они отлетели от него после удара Ивана.

Иван Коржиков становился легендарной личностью.

На следующий день после драки ректор вызвал Тёпленького к себе.

– Ну что, Тёпленький, учиться хочешь? – спросил ректор.

– Хочу, – промямлил Вова.

– Та-ак, – задумался ректор, – а, говорят, будто ты с ножичком по общежитию прогуливался.

Тёпленький мрачно молчал. Ректор спросил:

– А с лицом что у тебя? Упал, что ли?

– Упал, – повторил за ним Тёпленький.

– Оно и похоже. Помогли тебе, говорят.

– Помогли, – не глядя на ректора, сказал Вова.

– Упасть, говорю, помогли...

Помолчали.

– Пиши заявление, Тёпленький, о переводе на заочное отделение. Вот где ты у меня. – Ректор показал ребром ладони на свою шею. – В армии не служил?

– Нет, не служил.

– Видно. Ничего, послужишь. Иди.

Такой конец был у чемпиона по каратэ Вовы Тёпленького.

* Книги Геннадия Мира. Содержание

КАРАТЭ