Университет критериально-системных знаний Портала духовных концепций
Геннадий Мирошниченко (Г. Мир)
_____________________________
Геннадий Мирошниченко
Тюремные стихи писались в период с 1992 года по 1995 год. Это было время, когда многое открылось в понимании смысла жизни. Стало ясно, что попал в тюрьму не случайно. Я не смог увидеть своей жизненной задачи, и жизнь отправила меня на исправление за колючую проволоку.
Любовь к жизненным проявлениям оказалась сильнее осознания задач, идущих с Неба от Отца Небесного. Но там всё стало на своё место. Любовь перешла в стихи, которые писались лишь изредка, да и то когда приступы тоски и несвободы могли перерасти в настоящее безумие. Такое тоже случалось там с другими. В остальное время – накапливался опыт раздумий над психологией, особенно её духовной составляющей.
Конечно, тюремный опыт наложил свой жёсткий отпечаток на всю оставшуюся мою жизнь. Я уже не мог относиться к людям с таким доверием и открытостью, как до того.
Очень трудно было отвыкать от своей привычки быть в кипящей буче дел. Наверное, к делам была у меня любовь самая сильная. И вот все условия для проведения анализа своих действий и своих планов были созданы. И началось…
на самолёт беру билет.
А лагерь где?
Его во сне как будто нет.
Нет грязи, вшей,
нет мата и печальных лиц.
Перелистал
как будто несколько страниц…
А где же ночь?
Где ненормальный храп ночной?…
Приснилось мне:
опять танцуем мы с тобой.
Где чёрный цвет
одежд печальных и разлук?
Аэропорт…
И нет уже душевных мук…
Приснилось мне:
бегут навстречу фонари
И самолёт
над полосой уже парит.
И я - с тобой…
И та мелодия-магнит…
И крыша дома -
там внизу -
меня манит…
Памяти О. Мандельштама
И опять, и опять мне под трели звонка
Снова чудится серая роба зэка.
Что оставил я там, что унёс на себе?
Что аукнется мне в непокорной судьбе?
Что я выплесну в вашу привычную жизнь?
Я кричал по ночам: «Продержись, продержись!».
И опять наплывают, цепями гремя,
Те тюремные двери, что ждали меня…
Я в дожди окунусь - я в них не был сто лет!
На вопросы мои мир хохочет в ответ.
Ухожу от себя, ухожу, ухожу…
Воспалённый мой мозг я в дождях остужу…
Мои вещи давно уже служат другим.
В прах рассыпалось то, что считал дорогим…
Я в пустующем мире ответы ловил,
Отмахнуться от снов уже не было сил.
Те знакомые лица, что жались ко мне,
По ночам прилетали в немой тишине.
Я пытался прогнать их под шорох дождя,
Но они, лишь смеясь, донимали меня…
В день дождливый мелькнувший вдали силуэт -
Для тебя в этом мире меня уже нет.
Всё туман и туман… Затянуло дождём,
Что лелеял в ночи, что теперь мы не ждём…
… Тишина, тишина и опять тишина
Разрывала мне грудь и сводила с ума.
Этот спёкшийся кровью комочек тоски
Всё стучался, и плакал, и бился в виски -
Без причины в груди начинало ломить,
Тень желаний ещё не успела остыть.
… Я по лужам бежал, я искал их везде -
Заблудилось как будто бы счастье в дожде.
Вместе с ним заблудиться не смог, не успел,
Оказался среди зарешёченных тел…
… И опять тишина, тишина, тишина…
Снова старую песню заводит она…
И опять и опять мне под трели звонка
Снова чудится серая роба зэка…
Валерию Тихонову
Рецидивисту меряно
За то, что - зэк, уродина.
Свобода - это временно.
Колония - что родина…
…От КПЗ до камеры,
А далее - колония,
От жизни в белокаменной -
В тюремное зловоние…
Считаешь годы, месяцы
И молишься Всевышнему.
Уже ступил на лестницу –
Душа кричит: «Не выживу!».
А сколько тут таких, как я,
С судьбой по нарам корчится.
Болезнь души, не тихая,
Сама собой окончится.
И жутким сном останется
Игра, где кошка с мышкою,
Родился – счастья станция,
Закончишь, может, вышкою.
Два пацана, погодочки,
Жена была, красавица,
Семнадцать тут, три ходочки.
Да перед кем покаяться?
…Рецидивисту меряно
За то, что - зэк, уродина.
Свобода - это временно.
Колония - что родина…
Июнь 1994 г., бокс народного суда.
…Я сумою и тюрьмою успокою.
Я твоею нелюбовью нелюбим.
Я сегодня ни гроша уже не стою -
Листик в клеточку меня совсем добил.
Успокоит сума
И остудит тюрьма
И навек разлучит нас с тобою.
Ты хотела сама,
Чтобы жизнь воздала. -
И душа захлебнулась от вою.
На тебя, на ту, что отвернулась,
Я смотрю сквозь лагерную мглу.
И кричать, чтоб снова ты вернулась,
Я, охрипший, больше не могу.
Мне кричали грачи:
- Ты о ней промолчи,
Позабудь, что зовется любовью.
Если сердце стучит,
Не стони - прошепчи:
«Я навек разлучился с тобою».
Надо мною только Ангелы кружатся.
Все - из падших, как и я, и земляки.
Тени чёрные на клеточки ложатся
От твоей когда-то ласковой руки.
Хохотали враги:
- Ты её береги!
- Я готов её встретить любою!
- Только ты ей не лги, -
Донеслось из пурги,
И навек разлучили с тобою.
Я на небо серое взлетел бы
С Ангелами падшими в зенит.
Скоро пух появится у вербы
И весна тобой заголосит.
Эх, закрутит меня
Круговерть-кутерьма,
Снег накроет с похмелья горою.
Успокоит сума
И окутает тьма,
И навек разлучит нас с тобою.
И опять весна окошками засветит.
Пролетят куда-то соловьи.
Наша зона – для таких, попавших в сети.
Твои письма - это клетка для любви.
Птицей белой метель
На пушисту постель.
Я окошко для тебя одной открою.
Я не жду никого,
Я лишен своего.
Я навек разлучился с тобою…
Я сумою и тюрьмою успокою…
Я твоею нелюбовью нелюбим…
Я сегодня ни гроша уже не стою -
Листик в клеточку меня совсем добил…
Помнишь лес в осенних листьях,
Небо - в памяти глубин?
Разлюбила меня в письмах.
Хочешь, снова полюби!
Снег поземкой не согреет,
Как бы ни был он пушист.
Полюби меня скорее,
Полюби под ветра свист.
А решётка на окошке,
Как наколка на весу.
Хочешь, сердце на ладошке
Я тебе преподнесу?
Стоит только быть отважной
И лицом к Востоку стать.
Хочешь, мы с тобой однажды
Окунемся в благодать?
Ты - моя душа, жар-птица,
И подарок, и судьба.
Слева - прошлое дымится,
Справа - мне б иметь тебя.
В прошлом - криво, в прошлом - косо,
В прошлом - реквием любви.
Успокойся, успокойся -
Всё - фантазии мои.
Впереди - забыта память,
Как забыта и тюрьма.
По ночам лишь воет замять
Да на сердце кутерьма.
Помнишь лес в осенних листьях,
Небо - в памяти глубин?
Полюбила б меня в письмах,
Как никто и не любил.
Душу я свою настрою
И к тебе во сне приду.
Постараюсь - успокою:
Это я пишу в бреду.
А оглянешься: на деле –
Вышки, зэки, автомат.
На душе да и на теле
До сих пор рубцы горят.
Нагло с этим автоматом
Ухмыляются менты.
Только нежности, что матом;
В этом мире - я и ты.
И фантазию уносит,
Словно в пропасть, ветер злой.
Мысль и тело хлеба просят,
Хоть на звёзды волком вой.
…Помнишь лес в осенних листьях,
Небо - в памяти глубин?
Всё, что было в наших письмах, -
Это реквием любви.
Люблю, люблю… И утонуть бы
И перестать существовать,
И в те блаженные минуты
Всё повторять: «Опять, опять…»,
Чтоб сердце к сердцу прижималось,
Чтобы душа плыла к душе,
Чтоб наша жизнь - такая малость! -
Была бессмертною уже…
Тюремный хлеб. Тюремный окрик.
Налево мат. Направо мат.
И день - от слёз дождливо мокрый,
И лица мокрые солдат.
Тюремный день - тоска под небом, -
От жизни спрятанный в асфальт.
Себя представить Богом мне бы
И вознестись из ада в ад.
Блаженства яд бежит по жилам
И разжижает мою кровь.
Тюремный день глядит постыло.
Я ухожу в свою любовь.
«Люблю! Люблю!».
Мой голос дикий
В забор ударил и просел.
Солдат на вышке дернул ликом
И усмехнулся в свой прицел…
***
Несмотря на пасху или пост,
Белой простыней закутав лица,
Носят регулярно на погост.
Тут они отпели, горемыки,
Больше не затянет круговерть.
Им прозрачным иль зелёным ликом
Сквозь окно в решётке не смотреть.
Мы с тобой в локал[?1]ке* звуки тушим,
Желваки катаем, как мячи,
А потом за грешную за душу
Пьем чифирь и про своё молчим.
Мы земную, иль Небесну тризну
Близим, изнывая от свобод.
Мы живём с тобой обратной жизнью
И считаем задом наперёд.
Где-то срок отматывают черти,
Не спеша, жуём кусок его,
Словно знаем дату своей смерти,
Словно там, за нею, - ничего…
* - локальная зона, зарешеченный дворик, огороженный высоким забором, примыкающий непосредственно к бараку заключенных.
…Я вернусь! Возвращаются только живые.
Я вернусь, как и прежде, -
спокойный и сильный, как Бог.
Я вернусь, и в глазенки взгляну голубые,
И еще надышусь знойной пылью далеких дорог.
Можешь ждать и не ждать.
Всё равно я вернусь из провала!
Я вставал столько раз из тупых
в безысходности дней!
Из кровавых боев по кусочкам душа восставала.
Я очнусь от позора судебных свистящих плетей.
Я под вечер вернусь, обниму, а потом наудачу
Прикоснусь я губами к любимым и милым чертам:
Если ты позабыла - отвернусь и беззвучно заплачу.
Если ты прокляла - отдышусь и пошлю всё к чертям.
Я в желтеющих лицах ищу, как в себе, неземное.
Унесётся душа за тюремную тень фонарей.
Лед тюремных замков заскрежещет и рухнет за мною,
И во сне загрохочет цепями железных дверей.
Я вернусь! Обниму так, что кости хрустеть перестанут.
Затихающий дождь снова примется лить на Земле.
«Я вернулся!», - вскричу, и отступят невзгоды и канут,
И капель в знак печали долго будет дрожать на стекле.
Мы уходим в созвездья.
Среди них будут наши портреты.
Может, где-то ещё и сойдутся в Сверкающем
наши пути.
Будем жить и любить
в Океане лазурного Света,
И от этого нам уж теперь никуда не уйти.
Этот Мир отзовётся и снова придёт мне на помощь.
Я вернулся живым! Я иду! Я спешу!
Снова слышу небесный мотив.
Я вернусь! Распахнётся в созвездиях полночь.
Я вскричу, потрясённый,
весь Мир на ладонь уместив…
***
Как малохольные. А ты: «Держись!».
Прощай, красивая, друзья запойные -
Дорога ляжет несвободой сроком в жизнь!…
Отсюда нас пошлют - кого в колонию,
Кого по матери и на тот свет.
Прощайте милые, подруги знойные,
Для нас ни музыки, ни смеха уже нет!
Морщины врежутся, тоска завяжется,
Глаза без радости и желтизна.
Прощай, прости меня, моя красавица,
Нас никогда уж не порадует весна!
… Гремят воротами, кричат конвойные,
Как малохольные. А ты: «Держись!».
Прощай, красивая, друзья запойные -
Дорога ляжет несвободой сроком в жизнь!…
***
Ни моим, ничьим,
Чтобы не было потерь,
Жизненных горчин,
Чтобы не было бы слёз,
Раны небольшой,
Забываясь, к миру грёз
Не тянись душой.
Не храни несчастный вид,
В полночь не кричи.
Чтобы не было обид,
Лучше промолчи.
Лучше было б не встречать -
Не кружила б мгла.
Серебристая печать
В волосы легла.
«Ты меня, - шепчу, - прости!
Я тебя люблю!».
Из гранита, что ль, кресты
До сих пор долблю?
Обещаниям не верь -
Ни моим, ничьим,
Чтобы не было потерь,
Жизненных горчин.
***
Надежде Кадочниковой
Скоро выберу время и перекрою.
Свою жизнь, как картину, я перепишу,
Море красок на ней, как свечу, погашу…
Я приеду другим – нет, ни добрым, ни злым.
Время снова припустит, и я вслед за ним.
Я секунды считать перестану в ночи
И не буду себя умолять: «Не кричи!».
Я в леса погружусь тихим сумраком дня,
Мокрый лист красотой обласкает меня.
И вина за дела, те, что не совершил,
Позабудет меня среди красных вершин.
Я приеду к тебе, ты наполнишь теплом,
Леденящую душу согреет твой дом.
Я морозом пропитанный насквозь пока,
Ледяною пещерой проплыли века.
Я приеду. Уляжется вихрь новостей.
Я сбегу от родных и друзей, и гостей.
И окутает в воздухе пух-вещество
И забьётся живое во мне существо.
Я недолго… Мой путь серебрится во мгле.
Я иду в одиночестве и по Земле…
Моих спутников нет – не смогли больше ждать.
В этой жизни уйти я не мог им не дать…
Пронесутся часы… Я уеду опять…
Обещай мне: не думать, не ждать и не звать!
Навсегда? Навсегда!… Я уеду… Не жди!…
И следы нашей встречи утопят дожди…
***
Я рукой своею всех святынь коснусь,
Только б камень скорби сбросить бы в бреду.
От греха тогда, от тёмного, проснусь.
Я на Невском, как когда-то, покажусь,
По Фонтанке над мостами пролечу.
Подождал бы только Питер меня пусть,
Мне подходит это дело - по плечу.
Я к старинному брандмауэру путь
И с повязкой на глазах определю.
Я по лестнице взлечу когда-нибудь,
Дверь громадную себе открыть велю.
Распахнется коммуналка предо мной -
Только в Питере они похожи на музей.
Я шагну туда, как в омут головой,
Окунусь в тепло встречающих друзей.
- Здравствуй, Питер! - закричу я из окна,
А он голос мой пойдёт гонять во двор.
Мне бы только побыстрее всплыть со дна,
Мне бы только отменили приговор!
Он мой возглас, откликаясь, переврёт
И на радости запутает в дворах,
И ответит мне: «Не быть наоборот -
Ты забудешь об убийцах и ворах».
Мне бы только взять билет скорей в купе -
Пассажиров как родных хочу обнять.
«Еду в Питер, - телеграмму бы успеть, -
Буду в девять, еще лучше было б в пять».
Ночью выйду, когда снегом обновит.
Я у Храма одиночеством напьюсь.
Воздух питерский лекарством напоит,
И уменьшится печаль, потери, грусть.
Будет скоро - верю, знаю, чую - жду!
Больно только мне за тех, кого любил.
Я отдам себя Небесному дождю,
Попрошу его, чтоб душу мне омыл.
В Питер - в чудо! - я приеду, окунусь,
Обниму друзей и Питер обниму.
Только ждите - я вернусь, вернусь, вернусь!
Только верьте - я приду, приду к нему!…
Я по Питеру, как в прежнее, пройду,
Я рукой своею всех святынь коснусь,
Только б камень скорби сбросить бы в бреду.
От греха тогда, от темного, проснусь.
***
Н.А.
И стук колёс останется со мной.
Ну что с того, что уезжать не хочется? -
Ты всё равно не скажешь: «Мой родной!».
И небо опрокинется обидою,
Растает призрак наших общих грёз.
Так просто в дождь из жизни твоей выйду я.
Я – на перроне из небесных слёз.
Закончим под дождём конец истории.
В смятении не станешь обнимать.
И голос твой я не услышу более.
Не то, чтоб для тебя любимым стать.
И на прощанье ты мигнешь фонариком,
Вагон последний, - «Красная стрела».
Всего на миг перрон качнется шариком.
Нас растворит космическая мгла…
***
забытых живых.
Я воскресну из добрых, из средних и злых.
Я явлюсь неожиданно, как из тумана,
Из придуманного обмана.
Я пришёл в этот мир отраженья искать,
Познавать, даже трогая нежную прядь…
…Позвоню…
Телефонная трубка прижмётся,
И щека о неё обожжётся.
Попрошу разрешения и помолчу,
В телефонную трубку «Прости!» прошепчу.
Господи! Сколько рассветов я встретил в тюрьме!
Солнце поутру ласкалось ко мне.
Звёзды пророчили деньги и счастье,
Стали другими вдруг в одночасье.
Вянет чёрная роза неволи -
Нами измучены главные роли.
… Я - на пороге, готов повиниться,
Радость ловлю на растерянных лицах.
Я повинился, о, люди! О, дети!
Богу покаялся, принявши плети.
Я – не пророк. Я молчу о грядущем –
Вижу и смерти и райские кущи.
Можно увидеть любовь и свободу,
Можно раскинуть, гадать, дуть на воду.
Можно!
Но лучше воскреснуть из мертвых,
Заживо брошенных, в пепел истёртых.
Мы воскресали из чёрной печали.
Мы возрождались и вновь начинали…
…Между нами - Зеркало,
Зеркало Любви.
И сквозь это Зеркало
Виден край Луны.
Бледными отсветами -
Твой любимый лик…
Я напрасно сетую -
Я уже старик.
Для меня вчерашнее -
Ближе и родней.
Мне б закончить зряшное
В сутолоке дней.
Страхом исковерканы,
Приговорены.
За окошком - Зеркало:
Мертвый лик Луны.
Между нами - Зеркало,
Зеркало Любви.
И сквозь это Зеркало
Виден край Луны.
Ты возникнешь в Зеркале
Отраженьем Лун.
Я исчезну, свергнутый,
Бывший. Ныне - лгун…
***
Одиночество - что смерть.
Равнодушно как-то хочется
Побыстрее умереть.
И держусь не долгом праведным;
Не любовь, не дети - щит:
Жизнь моя не мной украдена
И не мне принадлежит.
Я - без роду и без племени,
От огня прошёл к огню.
Упаду ли на колени я,
Низко голову склоню?
Не спасли мне жизнь ни Вы, ни суд
В половину иль на треть -
Я предательства не вынесу
В очи светлые смотреть.
Я уеду в одиночество,
Чтобы многое стереть.
И исполнится пророчество
Тихо-тихо умереть…
***
Считаю, прибавляя их ко сроку.
Здесь для меня из всех земных времён
Важней секунда. Вне - не вижу проку…
…Здесь, рядом с нами, свой живет закон
Какого-то Всевидящего Ока.
Идут секунды… Слушаю их звон…
И продолжаю отнимать от срока…
***
Я ловлю тебя, ловлю…
Между верой и неверием
Трепещу, боготворю.
У тебя беру крыло,
Нежу белое чело.
А наутро восклицаю:
- Сколько снега намело!
Сколько снега! - Только снег!
Тих и глух пушистый смех.
И под снегом и за смехом
Призрак носится - наш грех.
Спрятать можно ли в карман
Перед Богом наш обман?
Виноваты в этом разве
То ль метели, то ль туман?
… Я люблю тебя, люблю…
Я ловлю тебя, ловлю…
Между верой и неверием
Трепещу, боготворю…
Люби, мой друг, люби,
Уж коли так стряслось!
И душу не руби,
Как в мире повелось!
Люби, мой друг, и пой,
И каждый миг шепчи:
«Ты ненаглядный мой» -
На дню или в ночи!
Люби, мой друг, всегда –
Любовь испей до дна!
Как жажда и вода –
Так создана она.
Люби, мой друг, люби!
В любви вершины нет.
Люби!
А что есть Жизнь? –
…Уже пришёл ответ…
***
И молишься удаче и судьбе.
И более над миром ты не властен,
Когда вдруг видишь ненависть к себе.
Опять приходит память из болота,
Опять глядишь из-за потухших глаз.
Не ждёшь давно по жизни поворота -
Проехали его немало раз.
Ты мне припомнишь быль и небылицы,
Забудешь только запах нежных роз:
Как я какой-то сказочной Жар-птицей
Когда-то спас – в подарок жизнь принёс.
***
Н.А.
Я вас спешу обнять.
Мне вам, конечно, тоже есть, что рассказать.
Мы с вами сядем вечерком,
Себя побалуем чайком,
В глаза заглянем да и в прошлое махнём.
Мы вспомним Питер и ночное кабаре,
Тужурки чёрные при чёрной кобуре.
Мы вспомним странные слова,
Что не заметила молва.
И мы об этом проболтаем часа два.
Что было, не было – из будущего весть.
Я перед вами, как и в прошлом, буду весь.
И смех, и слёзы, и любовь,
И кверху поднятая бровь,
И молчаливые вопросы вновь и вновь.
Мы обещали как себе, так и другим, –
Не доверять себя подаркам дорогим.
Для нас вещей дороже нет,
Чем на «Стрелу» достать билет
И на перроне встретить взгляда яркий свет.
И снова дом на Петроградской Стороне.
И вновь кивнут, как своему, соседи мне.
А губы выдадут печаль,
В глазах слезой застынет даль.
И голос из последних сил удержит сталь.
Наталья Сановна, я вас спешу обнять.
Мне вам, конечно, тоже есть, что рассказать.
Мы с вами сядем вечерком,
Себя побалуем чайком,
В глаза заглянем…
И ничто уж не вернём.…
***
И отдам, что берёг для себя,
И Господь покрывалом охранным
Вас укроет, шепча и любя…
Не напрасно ль играю судьбою?
Не напрасно ль в прошедшем брожу?
Мне ль к Нему обращаться с мольбою?
И Его ли ответ нахожу?
Я спешил сбросить панцирь свой грубый.
Помогла Богородица-Мать.
Мне хотелось тебя приголубить,
Но об этом боялся сказать.
И теперь по утрам тихим-тихим
Мы сливаемся с Богом в одно…
Через годы взволнованным ликом
Смотришь ты сквозь ночное окно…
Я за вас помолюсь утром ранним
И отдам, что берёг для себя.
И Господь покрывалом охранным
Вас укроет, шепча и любя.
Без особой на что-то надежды
Письма пишут на душу взамен
В ожиданьи ответа на нежность.
В нашем лагере – без перемен.
Нам бы лучше – совсем не встречаться…
Наметёт за решёткой сугроб.
На листочке под цифрой тринадцать
Я пишу, словно делаю гроб.
Сколько слов понапрасну истратил!
Сколько писем отправлено в лёт!
Мне подарены зэки, как братья,
Словно глыбы торосистый лёд.
В эту ночь не балуют лишёнкой
Наших зэков, бесправный народ…
Снег стучится в окно под решёткой,
К нам убого идёт Новый Год…
***
Въезд в большие города:
Потеряться лучше сразу
Побыстрей и навсегда…
Расставанье – словно птица –
Упорхнуть любовь стремится.
Очень близко – слишком трудно
Всей Вселенной поделиться…
Расставанье как мечта –
Подневольная тщета:
Мы друг в друге ищем друга –
Подведённая черта…
Расставанье и любовь
Как гроза, туман и кровь –
Ощущается ненастье,
Но рассвет приходит вновь…
Счастье, счастье, ты как сон! –
Есть, так надо поделиться…
Опалит крылом Жар-птица
И оставит лунный звон…
Расставанье навсегда…
Всё течёт, течёт вода…
Сердца теплый комочек
Прикоснулся к тебе.
Кто-то ночью хохочет,
Слёзы льёт по судьбе.
Смех бросает на волю,
Будто мало её.
Отчего же так больно
Давит сердце моё?
Отчего с облаками
Не могу улететь,
Ощутить под руками
То, что мог бы согреть?
Я б живительной силой
Напоил твою плоть.
Ах, комочек мой милый!
Долго ль будешь колоть?…
***
Тускнеют старые иконы,
Плывут серебряные звоны
И будят нас колокола…
Уходят старые друзья.
И я за ними улетаю,
И в предрассветной дымке таю.
И изменить ничто нельзя…
Уходят пропастью года,
И вслед за днями и ночами
Уходит то, что мы начали,
Не продлеваясь навсегда…
Как сотни лет под сень олив
Нас на рассвете звон разбудит
И бросит в жар, и вновь остудит
Та медь, деревья опалив…
Уходит всё. И жизнь идёт.
И нас несёт ещё быстрее.
Лишь ожиданьем души греет
Подстерегающий полёт…
Зачем расстались мы с тобою,
Друг друга даже не расслышав,
И в душу вросшее до боли
Закрыли под тюремной крышей?
Зачем убили дорогое
И наше самое большое,
Любовь низвергнули в изгои
С больной и раненой душою?
Зачем, зачем ночные бденья
И любование друг другом,
Тоска до умопомраченья
И голова при встречах кругом?
Зачем расстались мы с тобою,
Зачем бежали к охлажденью,
Если повенчаны судьбою
И друг для друга стали тенью?…
Ты свободы не уступишь.
Потому одна – в тиши.
Свои копья не затупишь,
Не спускаешься с вершин.
Ты пребудешь всюду правой,
Потому что отступить –
Это значит бой кровавый
В поражении испить.
У тебя – свои законы,
Твоя правда – как резак.
Человеческие стоны
Для тебя – победный знак!
Надо мной – проклятья
Как любови крылья.
Лагерная братия
Новый мир открыла.
Улетаешь птицей –
Письма манят белым.
С головой закрыться
Уголовным делом.
Мысли о полёте
Больше не щекочут.
Твой шконарь* – твой плотик.
Бес в ушах хохочет.
Я один – в локалке.
Облака - в зените.
Со своей со свалки
На тот свет звоните.
И пока в ночлеге
Тело нежит кто-то,
Я летаю в беге –
В фазе я полёта.
Серебром трепещут
Крылья из под мышек–
Выбиться из пешек
Я учу братишек.
Старенький асфальтик
Вытрясает грушу.
Пятачок – что фантик
И колючка – в душу…
* – шконарь, шконка – койка.
Гамаюн или синица?
То ли коршун, то ли птица,
То ль надежда, то ли блажь
Средь убийств, разбоев, краж?
Я себе язык ли вырву –
Бритву остро наточу?
Я схвачу себя за шкирку,
На луну захохочу…
Я по улице пройдуся,
Людям добрым покажусь –
Дядя Витя, тетя Дуся…
…Умерла родная Русь!?.
Гамаюн пощады просит.
Птица, птица, что с тобой?
Разметала дева косы –
Дура! – радость, а ты в вой!
…На свободу, на свободу!
Я, старик, – я снова юн.
В церковь! – Под святую воду,
Слышишь, птица Гамаюн?
Моя любовь к тебе –
Уже и не тоска.
Уже не нужен я,
А ты ещё нужна.
Уже прошли снега.
Уже грешит весна.
Уже тебе – не муж,
А ты – ещё жена.
Я потерял друзей,
Я потерял тебя.
Моя судьба теперь –
В судьбе моих ребят.
И ветер перемен
Кружится среди скал.
Полвека – это плен.
Я – Небо отыскал.
Пусть потерял любовь:
Я приобрел глаза.
Пусть звёздочкою в них
Ещё дрожит слеза.
А ты не поняла,
Что я теперь – пилот
И ты уже не та
И я уже не тот…
Ах, какие мысли!
Хочешь, одолжу?
Чтобы не прокисли,
Дам для куражу.
Мне бы их не слышать,
Мне бы не гонять,
Мне бы, чтоб одна ты
Всё смогла понять.
Дай и Ты мне толику,
Господи, прости!
…Дал… Да сразу сколько!
Мне – не унести…
Всё уже продумано,
Всё уже промерено,
Понято, придумано
В ожиданьи временном.
Что казалось серое –
Стало совсем чёрное.
Что давалось мерою –
Вышло отсеченное.
С чем мирилось сносное –
Видится болезнями.
Были лица постные –
Стали бесполезные.
Вышло отчуждением,
Что держало – хлебное, –
Боем и сражением,
Пастью во враждебное.
Кто, гонимый страхами,
Цепенел предательством –
Сребренники – бляхою,
Стыд – предпринимательством.
И теперь безвинное –
Ложными доносами,
Стало в годы длинные
Подлыми допросами.
Свой - перед подонками
Откупиться требовал…
Рядом быть с подобными
Я и раньше гребовал…
Видимость картин –
Я пока один.
Мой верблюд застрял
Между синих скал.
Проводник Талиб
От жары погиб.
Солнца круг высок,
Я жую песок.
Я закрою глаз
Посмотреть показ.
Где встаёт Восток,
Знак рисует рок.
Круглый как вираж
Задрожит мираж.
Тихи и пусты
Призраки пустынь.
Я в пространстве лет –
Времени браслет.
Я проснусь опять
Лиц астральных ждать.
В небе сквозь года
Задрожит вода.
Руки намочу
И возьму свечу.
Жаль святых мощей –
Не моих вещей.
Окунусь не раз
В яд любимых глаз.
Сны тюремные, письма редкие –
Не иллюзия ли и ты?
Мне кивают на мокрых ветках
Листья мокрые и цветы.
Стены липкие, как больничные,
Вниз ступенечка под углом,
Как свидания – письма личные.
И опять слова – ни о чем.
Сны – желания по незнанию –
Мысль неверия бередят –
Запланировал я заранее
Оказаться среди бродяг.
Я ушёл, как отшельник, шаркая,
Погрузился в небытиё.
За забором с колючкой ржавою
Одиночество ждёт моё…
Спеши, подруга, мать сынов,
Пока ты входишь в эти двери.
Ты обещала, что из снов
Прогонишь страхи и потери.
Запомни: грех – и свята ложь.
Я за других часы считаю,
Грехов – за раз не унесёшь,
Хоть никогда не шёл по краю.
И клятвы мне не нарушать:
Давно – ни клятв, ни обещаний.
Не устаю любить, прощать,
Весь – из прощений и прощаний.
Смирен и слушаю урок,
Простил, что было или будет, –
Ведь вместо нас решает рок
Какими видеть книги судеб.
А ты – пока не обожглась,
Ну, может, чуть коснулась жара.
Твоя толкающая власть –
И есть таящаяся кара…
Чтоб довела сума,
Я был глухим.
Чтоб не сойти с ума,
Пишу стихи.
В таинственных мирах
Хотелось жить.
Не мог, чтоб не терять,
Всем дорожить.
Чтоб жизнь не подвела,
Иду в метель.
Чтоб ты меня ждала,
Люби детей.
Каких бы ни мела
Пурга вестей,
Ты, если позвала,
Жди из гостей.
Хотел иметь звезду
В своей судьбе –
Наивную мечту
Убил в себе.
Исправила тюрьма –
Простил глухим.
Чтоб не сойти с ума,
Пишу стихи.
Я выйду из тюрьмы под сень зелёную,
И встретит ветер нежным вздохом нас.
Ты, не таясь, смахнешь слезу солёную,
Скатившуюся из твоих любимых глаз.
Эх, жёлтые дома все перекрасили
И их число утроилось уже.
И мы пока свободу в тюрьмах квасили,
Тут люди нормой ходят в неглиже.
Не жёлтые дома теперь, а Белые,
Белее белого булгарского камья.
Не храмы для души леченья делают –
Для тронутых парламентом скамья.
Для нас – народа – что тюрьма, что жёлтый дом.
Мы попадём в какие-то из них.
Ты по привычке мне расскажешь шёпотом
О том, что никогда не взять из книг.
По тюрьмам не видать ни дум, ни фракции –
Здесь иерархия веками утряслась.
Той неудачной революции во Франции
Примером бы тюремна наша власть.
А наш народ, имея голову усталую,
Стал думу в жёлтом доме не вершить,
Опять решил поверить в Бога старого,
Чтоб было с кем полегче согрешить.
Я выйду из тюрьмы уже помеченный
И в чисты простыни к тебе нырну в кровать,
Которую, привычками излеченный,
Я долго буду шконкой называть.
А сыновья шагнули в мир за дочками.
Как хочется, чтоб Божья Благодать
Цвела для них не теми же цветочками…
Вдруг это им дано переиграть…
Может, это – последние строчки…
Как горчит этот воздух тюрьмы!
Может, это – последние ночки,
И опять повстречаемся мы.
Здесь на годы роднит чифир чайный,
Здесь – не в счёт чья-то лишняя смерть.
Наша встреча была не случайной –
Нам хотелось друг в друга смотреть.
Вспоминаю слепыми очами,
Как прекрасно зажили с тобой!
Умудрились – свой мост раскачали,
И остался лишь звук голубой.
Срок мой будет ещё продолжаться
И тянуть за собой в глубину,
Даже если мне не унижаться
Пред тобой за чужую вину.
Не ропщу на тюремную долю,
Если даже опять буду выть,
Даже если и выйду на волю
И собой даже если не быть.
Я с тобою опять повстречаюсь
Как-нибудь на промозглом ветру.
Что я – лишний, уже не отчаюсь
И тем боле – пока не умру.
…Ах, какое прекрасное утро:
Дождик, август, темно, фонари!
Забываясь, гляжу поминутно
На полоску пастельной зари.
До обидного плохо и мало
Сам себе столько лет подражал.
Наше будущее представало
Лишь прекрасным окном в миражах.
Я сойду с Поднебесья на землю
Из красот, где ликует душа,
Вот сюда, где надежду лишь теплю,
Где пока продолжаю дышать.
Дай же, Господи, отдохновенья,
Чтоб из грязи, болот, шелухи
Под горячим дождём вдохновенья
Мастерить нашу жизнь, как стихи!
Как кристаллы, растут наши дети.
Им впитать бы прекрасну пастель,
Душам их на святое ответить –
На Небесную Божью свирель…
…Сбереги же словесные плети,
Коль убить меня сможешь посметь.
Ну и что? – Ведь никто не заметит
Эту вовсе не лишнюю смерть…
А воля не даёт покоя,
Когда её хоть завались.
Переполнение собою
Несёт меня, как клёна лист.
Свобода чудится в неволе
Дыханьем утренней реки
Да вкусом снега в чистом поле,
Да дрожью ласковой руки.
Забыть бы наши разногласья,
Раздоры, споры, нелюбовь –
Глядишь, сверкнет улыбкой счастье
И унесет на крыльях вновь…
Каждый день – кому тоска,
А кому – веселье.
Может, выход поискать,
Как себя с похмелья?
У кого была – любовь,
У кого – измена.
Закипела чья-то кровь
и фонтан – из вены.
Может, кто опорой был,
А теперь – не нужен?
У подруги вышел пыл:
Ни любви, ни мужа.
Ты – один, как гвоздь в доске,
А сосед – в удаче.
Ты хохочешь. Он – в тоске
И ночами – плачет…
У меня сегодня радость,
У меня сегодня грусть –
Налетела снова жалость,
Пойду чифиря напьюсь.
А потом под звёзды выйду,
Под холодный ветер их,
Не подам, конечно, виду:
Мне полезно – я же псих.
Я любил Вас ненормально,
Как-то всё не по-людски,
Обожал – и то нахально…
…Собирай теперь куски…
Не отдать пока долги,
Не сердись – ведь злою станешь.
Если хочешь, помоги,
Если – нет, винцом помянешь.
Хочешь, письма разорви
И развей по ветру пепел:
От сожжения любви
Дым глаза отлично слепит.
Ах, душоночка-душа,
Не умна ты ни шиша:
То прикинешься больною,
То болишь, суды верша.
Что за роли ты плетёшь? –
Чуть не так, хватаешь нож.
Ах ты, ум ты мой, «за разум»,
Напою тебя заразой,
Логикой дебильною,
Самой-самой сильною…
……………………………
Мудрость, мудрость – белый волос, –
У тебя – чуть слышен голос…
***
Заходите – хоть завтра приму.
Тут уже и землица остыла,
Где живу я в подземном дому.
Что ли, в эти вот райские кущи
Всё быстрее стремимся попасть,
На хранение сдать наши души
И дотла сжечь безумную страсть?
Мы перед Богом – числа,
А он кричит: «Народ!»,
Кидает крохи смысла,
Недорого берёт,
Торгует на развале
Тем, что отравит рот.
Нам истиной назвали
Кишку наоборот.
Словесное повидло
Полезло из ушей:
Ведь мы – рабы и быдло
Размером меньше вшей.
Повсюду – не местами:
«Постой!» и «Не моги!»…
Мне душу растоптали,
На горле – сапоги…
«Свет сошёлся клином на охране.
Притащили тёплых на аркане».
Не хотеть теперь и не визжать!
А захочешь – некуда бежать.
Солнце бьёт в разбитое окошко.
Наберу опять его в ладошку.
Вошь – клопа, а таракана – клоп.
То – потливость, то – забьёт озноб.
Медицина, за тебя мне стыдно:
Заживо гниём, тебе же – сытно.
Доктора лицо – умней дебил.
Как свои науки ты долбил?
Родственники думают: «Нормально!
Он устроен чисто, капитально.
Там, в тюрьме, – вполне налажен быт.
Тут – так нет, а в «зоне» – замполит.
Он проводит милую беседу –
Как мясное подаёт к обеду."
Ах ты, «зона» – рабская свобода
На погибель русского народа:
На всю «зону» – тут один еврей.
Хочешь «вертухаться» – «подогрей»…
Могильные сюжеты:
То – яма, то – метро,
Сосанье сигареты,
Ментовское нутро.
Да плюнь ты, Бога ради,
На хрипы по ночам:
В халатах белых дяди
Помогут выжить там.
Товарищ подполковник, –
Писательский сюжет:
Твой лекарь – уголовник –
Бери, товарищ мент!
Бесплатно и подробно
Поведаю тебе.
Напишешь то, что модно…
А ты – ни бе, ни ме.
Я – в отпуске и в мире,
Я – вовсе не Кощей,
В твоей, Алеш, квартире…
…Не вышел ты – вообще…
Улетела чайка. Улетела?…
Оказалось – не было её.
Бред иллюзий чувственного тела,
Чайка – помешательство моё.
Сам себя уговорил словами,
Сам себе внушил её тепло.
Зеркало смеялось между нами
И изображенье потекло.
Я ладошку протяну за нею,
Душу и дыханье затая.
От воспоминания немею,
Чайка, улетевшая моя…
О, музыка небес!
"В начале было Слово…"
Я умер и воскрес,
А дальше: снова, снова…
Себе – гипнотизёр
И сам же – прокуратор.
Я обвинен как вор,
Я всё ещё как кратер.
Я сам себе – колосс,
Пророк себе же – пятый.
Я сам себе – Христос,
Собою же распятый…
Свидания в тюрьме –
Наивный луч надежды,
Блеснёт – и был таков –
Исчезнет до поры.
Свидание в тюрьме –
Общения, как прежде,
Вдруг оживит собой
Уснувшие миры.
Свидания в тюрьме
Наполнят смыслом душу,
И расцветут зимой
За окнами цветы.
Я, радостный, иду,
Иду и даже трушу,
И, кажется, что мне
Благоволят менты
Свидания в тюрьме –
Глоток моей свободы,
Которой не дышать
Ещё ни год, ни два.
Священный трепет бьёт –
Я пью как будто воду
В пустыне знойным днём,
Чем утолюсь едва.
Свидания в тюрьме…
Я снова встретил эти
Погасшие глаза
И обречённый вид,
Когда любого тут
Болезнь собою метит
И широту души
Сознанье не хранит.
Свидания в тюрьме –
Последнее желанье,
И не сгущёнка вдруг
Дороже и милей –
Увидеть глаз чужих
Тепло и ожиданье,
А, может быть, – любовь
И оказаться в ней.
Свидания в тюрьме.
Я был унижен вами,
Растоптан и разбит
Претензией ко мне.
Испепелив меня,
Презрение глазами
Вдруг оставляло жить
Под грудою камней.
Свидания в тюрьме –
Наивный луч надежды,
Блеснёт – и был таков –
Исчезнет до поры.
Свидание в тюрьме –
Общения, как прежде,
Вдруг оживит собой
Уснувшие миры.
Памяти И. Талькова
«Сидят» убийцы и пророки
И остальной опасный люд,
Кому ужасные пороки
Спокойной жизни не дают.
Один ворует у народа,
Чтобы иметь до потолка.
Пророк ворует у Природы
И разгоняет облака.
Убийца-зверь лишает жизни,
Чтобы, убив, отправить в рай.
Пророк свои внушает мысли,
А в них – ложись и помирай.
«Вся наша трудность – от пророков:
Не в эти стороны глядят –
От водки гибнем раньше срока,
А хоть бы хны этим людям.
Ты посмотри: кругом известно
Бессилье наше наперёд –
Быть потому не может честным
У руководства наш народ.
Моя бы воля – я пророков
Повесил быстро на крестах,
Чтоб их заумная морока
Не нагоняла людям страх.
А то безумные впитают
Желанье жизнь переменить,
Потом – воруют, убивают,
Идут в тюрьму живыми гнить».
Но как бы органы-разини
Не начинали нас шерстить,
Тюрьма, однако, – не резина,
Ей всех пророков не вместить.
Тут странность вот какого рода:
Я здесь, на нарах, возлежу,
А за забором их свобода
Гниет и гибнет, – я гляжу.
Пророк-певец, краса России,
Вину пророков искупил
И вот уже земляк Мессии
Его из зависти убил.
Нет Миру шансов измениться,
Стоит, проклятый, на ушах.
Прекрасные пророков лица
Ко мне приблизились на шаг.
И я в ночи, в тюрьме, на шконке
Веду беседы весь свой срок,
И лозунг вместо «Власть подонкам!»
Сменю на «Власть бери, пророк!».
«Не клялся я, не обещал,
И если уж кого прощал,
То – слава Богу, то – слава Богу.
Меня же сразу повели:
"Ты на друзей, давай, вали!" –
Прямо с порогу, прямо с порогу.
Ах, гражданин товарищ мент,
Зачем хватаешь пистолет?
Я – самый мирный, я – самый мирный.
Тебе скажу, как и суду:
Я поклоняюсь лишь стыду –
Улов нежирный, улов нежирный.
Я ведь случайно заглянул,
А ты меня ногою пнул:
"На землю падай, на землю падай!".
Ты надо мной кричал, грубя:
"Что там в карманах у тебя?
Давай-ка, падаль, давай-ка, падаль!"
Всю жизнь мою перетрясли
От сотворения земли.
Не надо воли, не надо воли.
Аллах акбар мне не помог,
Я извивался, сколько мог,
Но… раскололи… Но… раскололи…
Мне доказали, что я, гад,
Хотел надыбать автомат.
Уговорили… Уговорили…
Никто из следствия не сник,
Что не нашли при мне улик,
Но и не били, но и не били.
Потом – тюрьма, а дальше – суд,
И вот – в колонию везут –
Кому-то беды, кому-то беды.
Я снисхождения прошу –
Зачем-то жалобы пишу
В деревню деду, в деревню деду.
Так, не спеша, за годом год,
Как снег и дождик, срок пройдет…
И я приеду… И я приеду…».
Тут каждый день – побудка в шесть,
Тут каждый день – благая весть…
Для некоторых – до самосожженья.
Идет на убыль общий срок.
Пусть кто-то давит на курок –
Мы ждём, когда придет освобожденье.
И дети, и жена, и мать
Уже устали меня ждать,
А нам ещё сидеть до посиненья.
И мы выходим на асфальт,
Лишь не хватает крика «Хальт!»
И на немецком бравурного пенья.
Мы тут – шеренгами по пять,
А там – сплошная благодать,
И нас считают, как баранов, в перекличку.
Тут кто-то что-то совершил,
Иные тут – за то, что жил,
Не подобрал для счастия отмычку.
Грехи считать умеют здесь,
Ты обрастёшь грехами весь,
Чуть что – сидеть тебе в ШИЗО иль в БУРе.
Но вот – солдат, такой, как ты,
Дитя вчерашней простоты,
Вдруг улыбнётся, и забудешь ты о пуле.
Эх, наша бедная страна,
Где вдруг гражданская война –
Такая, как была, в ней многие рыдали, –
Получит наш солдат приказ –
Стреляет белке точно в глаз –
Из «калаша» положит нас рядами.
На этом месте, где живём,
Где каждый день свободы ждём,
Земля застонет и родник слезой пробьётся.
Нам станет памятником ложь –
Клеймо «преступник», что возьмёшь?
Но будет день, и тут засветит Солнце.
Ну а пока – баланду есть,
Тоску скрывать, лелеять месть
И вспоминать тепло о прошлой доле,
Считать оставшиеся дни,
В душе поддерживать огни
И пересчитывать своих друзей на воле…
Я по тюрьмам проматывал жизнь
И хотелось лишь бабу и баньку,
Да свобода все стёрла, кажись,
Когда встретил красавицу Таньку.
Два ряда длинных тёмных ресниц
Зазывают меня в преисподнюю.
Меркнет пьяное кружево лиц
И плывёт под мелодию томную.
Взгляд глубоких и жадных глазищ
В сердце вбил колдовское зелёное.
Мысль моя превратилась в кишмиш,
Накатило былое, палёное.
Подошёл я, подкрался, как рысь.
Платье чёрное дрогнуло – ну, лиса!
Еще миг – и мы с ней бы слились,
Пареньки рядом с ней покачнулися.
Усмехнулась с презреньем она.
Меня будто бы током подбросило,
И сказал корешам я: «Хана!»
И тряхнул своим чубчиком с проседью.
Я затылок успел отвернуть –
Просвистела бутылка шампанского.
С того света уже не вернуть
Парня бойкого и цыганского.
Как я вырвал её из огня,
Я не помню – качался со стенами.
До утра все терзала меня
И губами впивалася спелыми.
Я за Таньку мотаю срока.
Жаль, в руках подержал ради случая.
Кому чёрное платье пока,
Кому шалая зелень, колючая…
Кричат таким, как я, со всех сторон:
«Пророки не нужны, мы их засудим!».
Мы – «лжеХристы», такие же, как Он,
И так же на Кресте распяты будем.
Нам кажется, что вот – пришла пора,
И в счастье захлебнёмся – только верьте!
Ну что с того, что Он хотел добра?!.
Две тыщи лет хотели Его смерти!
То ль в Небе, то ль в себе карает Бог. –
Здесь на Земле спасает кодекс чести.
Любить врагов ещё никто не смог,
И отказаться не смогли от мести.
Как Он, я бит, и так, как Он, гоним
И с теми, кто любим, Крест на Голгофе врою.
Я собираю камни вместе с Ним –
И чувствую себя несчастным втрое…
Любимая, храни тебя Господь! –
Твою любовь и мысли, и мечтанья.
Храни тебя, душа моя и плоть,
И в этом приумножь мои старанья!…
…Ты подожди – храни тебя Господь! –
Я над тобой свои раскину руки.
Я помогу чужое побороть
И растворю в прекрасном твои муки.
Я проведу по волосам твоим
Ладошкой, боль с висков твоих снимая.
И Благодать отпустит нам двоим
Отец Небесный из запасов рая.
Ты подожди! – я скоро возвращусь.
Душа моя, тебя я обнимаю.
Шепчу: «Люблю!». – Вот упорхнула грусть.
Я днём и ночью шёпоту внимаю.
Живу одной тобой – как мир погас! –
Душа моя, он исчезает вовсе.
Любимая, как будто вокруг нас
Всё унеслось в Божественные росы.
Ах, детская мечта: мне б вечно петь и петь
Тебе одной, забыв про остальное!
Храни тебя Господь!
Мне только бы успеть
Скорее разорвать кольцо стальное!
Любимая, любимая моя,
Приди и ты, возьми меня за руку,
И нашей крови общая струя
Сольётся, даст Господь,
Единым стуком!…
…Ни Пушкина, ни Будду, ни Христа
Тут, сколько ни ищете, не найдёте –
Здесь публика убога и проста
И не в духовном движется полёте.
Поиздеваться каждый ближний рад
И сделает, поверьте, это быстро.
И как две тыщи лет тому назад
Они всегда готовы на убийство.
От этих слов как будто меркнет свет,
Но не от слов так больно и так горько.
История, ты учишь или нет?
И если да – кого, чему, насколько?
Служить открыто палачам Креста,
Переступив же, превратиться в зверя,
Убить любого, самого Христа, –
Идут, не зная, никому не веря!
Мы жили и живем и будем жить в тюрьме –
История нам напустила жути.
Мы – как в аду, в его кромешной тьме:
Две тыщи лет прошли в одной минуте.
Лишь совесть-мысль пока ещё чиста,
Она – как в испытательном полёте…
Ни Циолковского, ни Будды, ни Христа –
Пока.
Ищите!
Может быть, найдёте…
Я в прошлое уеду, я умчусь,
А будущее взглядом прикоснётся,
В засохшие озера окунусь
И обожгусь мечтой-крылом у Солнца…
Из настоящего, открытого для пуль,
Спасаются, отгородившись прошлым.
Я как вселенский времени патруль
Пробью завал космических горошин.
Я для тебя из прошлого вернусь
И одиночество отдам в награду
Всем тем, кому пока дороже грусть,
Всем тем, кому любви пока не надо.
До вечности дотронуться рукой,
Из настоящего его лелея.
Напрасную мечту иметь покой
Оставишь быстро, сердцем пламенея…
Я в прошлое уеду, я умчусь,
А будущее взглядом прикоснётся,
В засохшие озера окунусь
И обожгусь мечтой-крылом у солнца…
Ты мир мой не любишь, не знаешь,
Как будто кричит он на идиш.
Ты зря меня проклинаешь
И зря меня ненавидишь.
Как будто хлебнули мы перца
И окунулись в солярис.
Живу под напором инерций
И им же сопротивляюсь.
Пускай не хватает хлеба
И рвотно разит от зловоний!
Я в этом бесчинстве Неба
Ищу красоту гармоний.
Пусть злого всё больше и больше!
Но доброго – не убывает!
Душа уже и не ропщет,
Всё, кажется, – забывает.
Будем, как дети, – будем!
Как это трудно, знаешь?
…Снятся твои мне губы –
Зря ты меня проклинаешь…
***
Да пробьют ключи.
Упаду в Любовь,
Воспылаючи.
Да не в ту, что тлен,
Да не в ту, что грех,
А в Любовь души
Да в счастливый смех.
Подскажи пути,
Что мне выстланы,
Боже праведный,
Боже истинный.
Где лишён опор –
Да подставь плечо.
Что я грешен есть –
Ты прости ещё…
***
А рядом – грязь, для вас – непредставима.
Здесь жадность зверства убивает боль
И здравый смысл проскакивает мимо.
Здесь тупость уживается с добром,
А низость подло лезет править миром.
Понятней тут – картинки с топором,
И психбольной стремится стать кумиром.
Из этих стен – полёта бы глоток! –
И к облакам, верхушки подрезая:
В грязи пробьёт еще один росток –
Умоюсь я от радости слезами.
Я был глухой когда-то и слепой,
Не понимал тогда мужского долга.
Любовь моя, сегодня я с тобой –
Я тут с тобой! – так часто и так долго.
Бьёт по душе, что мне не рассказать.
Совсем не ото сна набухли веки.
Сон по утрам отсутствует опять.
И ускользает с Миром связь навеки
***
Сжигаю тонны всех энергий в пепел.
Добро и ласка – одиночества лоскут –
Всего дороже стал на этом свете…
Открылось – Солнца коронарная тщета
Мир всколыхнула, чтоб он ужаснулся.
Но что же это: мысли иль мечта?
Неужто Мир заснул и лишь теперь проснулся?
Бывшим друзьям
Исчезли библейские гады –
Повыморил Боженька их.
Как много чужих и богатых,
И даже средь бывших своих!
Смирился и с болью, и с солью,
И с тем, чего даже и нет,
Что жизнь обернулась юдолью
На несколько зэковских лет.
Но буря – спаси Бог! – стихает.
В себе с ней братаюсь и бьюсь,
Талдычу мотив со стихами:
Два слова, три ноты и грусть.
Пишу я среди осуждённых,
Уже приземлившись в тюрьме.
Как много своих – отчуждённых,
Забывших совсем обо мне!
Нам с ними и елось, и пилось.
А буду я вдруг на мели –
Тогда почему-то хотелось,
Чтоб детям моим помогли.
Когда-то я многих, увидев,
Спасал от смертей и рутин.
На них я ничуть не в обиде,
Их сон деревянный простил.
Я знаю: любовь – отреченье,
Всего лишь на вечности – миг.
И я – доброволец леченья –
Легко отрекаюсь от них…
Как много зачёркнутых рядом –
Их души, как ангелы тьмы,
Толпятся и ждут у ограды,
Чтоб я им помог из тюрьмы…
Отболела ненужная страсть
Быть похожим на лучших из люда.
Как сюда не хотелось попасть,
Так не веришь, что выйдешь отсюда!…
…Словно штормом на тысячи дней
Мы в бесправное брошены море.
Сколько душ оказалось на дне!
Сколько этим доставлено горя!
И бурлит наше чёрное дно.
Ловим вяло осколки надежды.
Многим стало уже всё равно.
И свидания реже и реже.
Выдал сроки Небесный кассир
Под надежду, что ты подобреешь…
Но – овчаркой покажется мир.
Даже страшно, что вновь озвереешь.
Сколько тут без вины, по вине!
Скольким душу отбила неволя!
Сколько нас оказалось на дне!
Сколько нами доставлено горя!
Отцвели на свободе сады,
Здесь – не раз покрывало зимою.
Ключ студёный тюремной судьбы
Напоил леденящей бедою.
Всяк входящий в сей лагерный дом
Не уверен, что не повторится.
Снится вольная жизнь за окном
И тюремные чёрные лица…
Отболела ненужная страсть
Быть похожим на лучших из люда.
Как сюда не хотелось попасть!
Как не веришь, что выйдешь отсюда!…
Жизнь моя, подружка,
Глиняная кружка –
Трещина под самый корешок.
Скоро успокоюсь,
Сяду я на поезд –
И чайку глотну на посошок.
Голова кудрява,
А судьба дырява –
Бережёт ли мудрая змея?
Как я неудобен –
Из одних колдобин…
Жизнь, замысловатая моя!…
Как Христос, обхожусь одним платьем,
И как ветер, в раздумьях увяз.
Есть пути, за которые платим,
Есть дороги, что создали нас…
Словно мать – и строга, и довольна, –
С неба светит Любовь-Благодать.
Ищем сами, где более больно –
И туда же идём умирать.
Неоднажды придёт удивленье
В наших мыслях – оранжевый шар.
Пересиливши сопротивленье,
Ты познаешь Божественный Дар.
Нахожу я себя во Вселенной –
Не Христос, не мессия, не Бог.
Всё застынет сверкающей пеной,
Хоть и рвался, и видел, и мог.
Я не вышел из брахманской касты –
Что собрал, будет вечно со мной:
Мыслей наших Небесное Царство,
Благодать нашей Воли Земной…
Наша жизнь - это срок заключения,
Что дала нам судьба-прокурор.
От болезни той нету лечения -
Это смертный тебе приговор…
Смерть за нами, как тень, пробирается,
Может завтра за горло обнять.
Человечество, ох! как старается
Пятачок без отдачи занять.
На дорогах стоят указатели.
Во все стороны ринулись мы.
И на тропах смертельных старатели
Ищут знаки алхимии-тьмы.
И в минуты святого причастия
Усмехнётся таинственный Глаз.
Жадность вместо желанного счастия
Норовит ухватить про запас.
Мы являемся дымкою мглиственной
За наградами не по делам.
Мы рождаемся жизнью насильственной
И бросаемся в этот бедлам.
…Наша жизнь - это срок наказания,
А любовь - это наш адвокат.
Что вверху - тому нет и названия.
Что внизу - это жизнь, это ад…
***
Я тебя, студенточку, так боготворил!
Тридцать лет раскатисто хохотали мы.
Ах, Луна закатится за портьеру тьмы.
Зина Сухорукова, вспомнила? Забудь!
У меня – тропиночка, у тебя – свой путь.
Что ж ты не поверила собственным словам?
Всё ждала, всё мерила, доверяя снам.
За моё молчание, Зиночка, прости!
Со своим отчаяньем оба мы в пути.
Путь-дороги сходятся в точечке одной –
Не моя сегодня ты, как и я, – не твой!
Разбежимся на Небо, улетим цвести.
Зиночка, красавица, ты меня прости!
Снами заморочены, в сны погружены
Жизнею всклокоченной – ни мужа, ни жены.
Ах ты, Зина, Зиночка, гордая печаль!
За порогом брызгами – серебра вуаль.
Встретит нас таинственно в Мире без окон
Тот Один, Единственный, Кесарь всех времён.
Ах ты, Зина, Зиночка! Я тебя любил!
Где ты, Зина, Зиночка? Я не позабыл…
***
Прочь о берега гребу.
Не безумно ли отчалил
В своих мыслях, как в гробу?
Неприкаянность сознанья
И апатией тоска…
Может лучше, если б знать бы, –
Пузыри со дна пускать?…
***
«Не подходи, не стой», – особая натура.
В ней середины не было и нет.
Светло – ослепит, тьма – погасит свет.
«Все ошибаются? – Ошибки не прощу.
Я выхода не вижу. Не впущу!».
Наговорю тебе чего-то,
Как будто боль заговорю.
Что голова болит до рвоты,
В сердцах пожалуюсь ворью,
Что твоего непониманья
И не снесу, и не пойму,
Что не приемлю обладанья –
И тела, и души тюрьму.
Ты на меня посмотришь странно –
Я чепуху несу всерьёз.
Не хмурься. Видно, ещё рано,
Чтобы пролёг меж нами мост.
Наверно, что-то изменилось
И мне, конечно, не приснилось.
Уйти от всех – моя мечта,
Моя дорожная тщета,
Моя арба – по бездорожью,
Моя любимая тоска…
Мою мечту пустопорожне
Накроет свежая доска.
***
По святейшему месту плетусь.
Я, конечно, когда-нибудь сгину.
Ты забудешь меня, моя Русь.
На другое совсем не надеясь,
Спать спокойно ночами ложусь.
Моя страсть затихает, метелясь.
Забываешь и ты, моя Русь.
Я слезами тебя обливаю.
Я о борт твой волной разобьюсь.
Как манили огни берегами!
Я спасался тобой, моя Русь.
Этот свет меня возненавидел.
На том свете любови дождусь.
Ну и что, что я Бога увидел?
Ты без Бога живёшь, моя Русь.
Кто ты? Что Ты? Неужто в надменность
От царей до низов я упрусь?
Неужели покой и безбедность
Для других на Земле, моя Русь?
Подарю тебе Царство Небесное,
Заповедую блажь* и Любовь.
Покажу тебе даль неизвестную,
Окуну в предрассветную новь.
Я на Небо лазурное вымолюсь:
Не хотел волхвовать-городить.
Но теперь – отцвела наша жимолость,
Всё равно – порвалась наша нить.
Не сберёг над тобой своей власти я.
Сыновья наши, мудрые, спят.
Сладким сном спит тюремная братия.
Я в ночи перед Богом распят.
Будем жить, пока Богу захочется.
Протяну свои руки в дожди.
Улыбнёшься когда-нибудь солнечно.
Лишь меня из-за стен подожди.
Видишь – Бог запретил мне пророчества,
Осудил меня за волховство.
На Земле всё Небесного хочется.
В Небе манит земное родство.
* блажь – вера.
В тот страшный день ты умерла
И страшно долго воскресала.
От первородного зерна
Тебя воскресло слишком мало.
Как трудно было привыкать!
И оказалось невозможным
Вернуть брильянтовую гладь
Шестым небесным чувством кожным.
***
А я давно уже не сочиняю.
Из глубины поруганных веков
Ищу тропу к забытым входам рая.
Давай, мой сын, посмотрим честно в мир.
Кому из нас сей мир преступный нужен?
Я слаб, как лист, и разъярён, как тигр.
Я утону в любой небесной луже.
И чем стонать в стихе по слабости души,
Кудахтать про любовь, трусливо притворяться,
Как альпинист, я выбрал путь вершин.
Мне легче в горы лезть и в пропасти срываться.
***
Мало только песен.
Вот покрылся мохом,
Расцветает плесень.
Вот отпустит «зона»
Хоть немного, что ли.
И пошлют законно
Помирать на волю.
А пока что давит
И сжигает болью.
Видимо, годами
Едено, как молью.
***
И ничто не манит.
Скоро, скоро путь кривой
В Поднебесье канет.
Опостылило житьё,
Не житьё – сраженье
За здоровие своё,
За самосожженье.
Эх, накаркал, нагадал
Перестройку жизни,
Сумасшедшим помогал,
Сам – дурацкий шизик…
***
Там ждёт холодный пот, неразбериха.
Ты на моё, пусть жалкое, «Прости!»
Опять не пишешь. В мире тихо-тихо…
Я завтра утром должен всё решить
И дать ответ - пойду ли я на волю?
Но как - скажи! - с тяжелым грузом жить
И как смотреть, не падая, от боли?
Здесь просто всё: побудка, шмоны, храп
И чёрный цвет опустошённых зэков.
И самый сильный - местный наш сатрап,
Существованье, как сейчас, - калекой.
И я решу назавтра, как проснусь,
Чтоб с вахты в лагерь снова не вернулся.
И если я в могиле развернусь, -
Не сам я умер - значит, задохнулся…
***
Мне было писано, как видно, на роду.
Знать, суждена была к тебе дорога
И я по ней теперь один иду…
Прощай, стена, прощай, судья и Ангел!
Я не хотел печали никому.
Но жизнь - одна, неважно в каком ранге,
И путь един: к решетке в том дому¼
И кто хлебнул баланды с пайкой хлеба,
Тот на свободе будет, как в тюрьме,
Тот будет видеть клетки на полнеба
И днём, и ночью, в поле иль в судьбе.
Тому, наверно, пища – что баланда,
И шконка – что пуховая постель.
Во снах бежишь от прокурора с бандой
И приговор – страшней других вестей.
Прощай, тюрьма, прощай, моя берлога!
Мне было писано, как видно, на роду.
Знать, суждена была к тебе дорога
И я по ней опять один бреду…
***
В тюрьме – ночная мгла.
А за окном – позёмка и морозно.
Ты в темноте стояла у окна.
Не плакала, – уж, видно, было поздно…
Теперь мне снятся шконка да судьба,
Баланда, вши и всё, что потерялось.
В разбитое окно метут снега,
И умерла давно подруга-ярость.
Забудь, дружище! Что затосковал?
Как будто счастье потерял в тюряге.
Как будто жизнь отправили в отвал
Иль яда принял из дорожной фляги.
Ещё не виден пламенный закат,
Ещё не вечер, друг, ещё не вечер,
Ещё не пьёт свободу твой собрат
И по счетам платить пока что нечем…
Ты улыбнулся – и тоска долой!
Всё – как рукой, прожить бы ожиданье.
Я столько раз во снах летел домой!
Теперь не жду ни писем, ни свиданья…
Клин по небу летит журавлиный.
Звон тоски улетает за ним.
И душа, увлеченная клином,
Рвётся в Небо, где буду любим.
Ах, душа, со стыда ты ослепла.
Как же ты изрыдалась теперь!
Уж кострище подёрнулось пеплом,
Уж сгорели надежды потерь.
За тобой улететь бы мне тоже
И зажить бы в снегу облаков.
Ты была бы, конечно, моложе,
Чем сейчас под железом оков…
Давно уже по улицам хожу,
Давно живу, как люди, на свободе,
Мгновеньем каждым глупо дорожу
И всё пишу - в старании и в поте.
Давно закончилась моя слепая жизнь -
Я зрячий путеводною причиной.
И всё ж не успеваю - как ни мчись! -
Какой бы ни был заведён причиной.
Кричу тебе: О, жизнь, притормози!
Пришпорь своих коней золотогривых!
Моя житуха, Боже, на мази,
Я, кажется, - в компании счастливых.
Ведь мне явился богоносный знак.
Я встал один - ни дна мне, ни покрышки!
Один - пред миллионами зевак,
Приговорённый жизнью к той же «вышке».
Давно уже - ни шмона и ни нар,
Я сплю в двуспальной, чистенькой постели.
Но, чудится, - то холод, а то - жар,
То ночью - крик ментов, то - вой метели…
Слушаю тебя, а вижу зону,
Чёрные бушлаты, желтизну.
Наша жизнь опять подобна шмону,
И любой, кто у руля, - «козлу».
Я опять не вижу отраженья,
Интереса в женщинах и снах.
И души неясное броженье
Не приносит ранняя весна.
На «запретке», что ль, собаки лают?
Что ли, ты - в «колючке», моя Русь?
Я зверею, если убивают, -
Лучше я кровищей захлебнусь…
Где же смысл, которому молились?
Где любовь, в которой родились?
Видимо, по душам злая примесь
Уничтожила заоблачную высь…
***
Уж давно повысыхали.
Отчего чужие мы,
Снова прежними не стали?
Жизнь нацелилась в висок,
Подступила злая старость,
Кровь души ушла в песок,
Одиночество осталось…
***
Всё равно, живу иль нет.
Ты на вернисаже купишь
Чей-нибудь - не мой - портрет.
Пусто в мире от безделья,
Люди любят всякий бред.
Вспоминаешь, как с похмелья, -
Всё равно, живу иль нет…
***
Уже не будет шансов и печали –
Мне журавли в окошко прокричали,
В полёт позвали к дальней стороне.
Мне в этой жизни больше не успеть,
Всё, что я мог, уже как будто прожил.
И в Небесах себя я подытожил
И скоро песню можно мне не петь.
Для нас любовь по-прежнему живёт.
Наверно, в прошлом было её меньше.
И если я перед тобою грешен,
Прости мой очарованный полёт.
Давалось мерить дни на боль и стон
И жизнь считать в ночах на капли крови.
На свете этом есть, накала кроме,
Единство душ –
Пространств любви, времён.
В слезах и одиночестве душа:
Не Бог разводит души – нетерпенье.
И пульса гром – в нелепое биенье,
И счастьем уж не можется дышать.
Какая осень красками манит!
Я к ней лечу – давно я с нею не был.
Твои глаза – пронзительное небо!
Как много наперёд сознанье мнит!
На этом свете я виню себя
Такой виною, что ей нет прощенья.
И мучаемся оба – ты и я,
И Бог не посылает утешенье.
Моя душа опять слепа от слёз.
Её бессмертье так неоспоримо! -
Хватает и трагедий, и угроз,
Чтобы они не проносились мимо.
Моей вине прощенья больше нет.
Она съедает сердце понемногу.
И вдруг – удар...
Прозренья вспыхнул свет –
Моя вина вдруг стала видной Богу.
…Фонарь качает струи на стене.
Мне ветки в стёкла тихо постучали:
Уже не будет шансов и печали
На этом свете выплакаться мне.
Неужто ближе мы не стали,
Ушло тепло твоей души?
Как будто вместе мы устали,
Как будто не было вершин.
Была как будто бы любовью,
Как грязью, ты оскорблена.
За невниманием, за болью
Моя привиделась вина.
Тупое, ровное пространство
Вдруг поглотило и тебя.
Куда девалась наша радость,
Что наполняла нас, любя?
Не обнимаешь до улёта
Уже в волненьи по ночам.
Погасла нимба позолота,
Который голову венчал.
Любовью нашей ослепленье
Тебя покинуло, мой друг.
К сему пришло не провиденье -
Ты позвала тоску разлук.
Любовь ушла, но недалёко,
Ещё не поздно и вернуть
И ощутить её полётом,
Как Божий, самый верный путь.
И я по-прежнему не верю,
Надеясь так же на судьбу,
В почти смертельную потерю,
Что брошена как кость рабу.
За горло пятернею грязной держит -
Мне старый сон покоя не даёт.
Когда исчезнет он? Когда я стану прежним?
Когда воспоминание пройдёт?
Мой старый сон, я пленник твой и смертник.
Приговорён пожизненно к тюрьме:
Уже и ночью не кричу: «Поверьте!».
Тюрьма - мой дом на местной Колыме.
Мой сон уступит первенство веселью,
А я вернусь к тому, чем в детстве жил.
Понять бы лишь – зачем зловещей тенью
Палач, как призрак, надо мной кружил?…
А воля не даёт покоя,
Когда её хоть завались.
Переполнение собою
Несёт меня, как клёна лист.
Свобода чудится в неволе
Дыханьем утренней реки
Да вкусом снега в чистом поле,
Да дрожью ласковой руки.
Забыть бы наши разногласья,
Раздоры, споры, нелюбовь –
Глядишь, сверкнёт улыбкой счастье
И унесёт на крыльях вновь…
Я – здесь, где Небо и Земля
Разбили жизнь на половинки,
А там любимая моя
По мне устроила поминки.
Спасибо, милая, что ты
Хотя бы помнить обещала,
На холмик принести цветы
И от детей припрятать жало.
А здесь – такие же, как я,
Живут, свои мечты покинув.
Смешали Небо и Земля
Для нас и хлебы. И мякину.
И нашу жизнь накрыл завал.
Печалюсь: мир наполовину
И рухнул, и уже порвал
С детьми моими пуповину.
Не жду в письме, не жду в словах.
И всё же где-то под лопаткой
Живёт не то чтобы и страх –
Опасность тяги жизни сладкой.
Твоё молчание таит,
Что не хотел бы я услышать.
Оно – гремучий динамит,
А я – невзорванная крыша.
Не перестану никогда
Не ждать, не звать и не касаться,
Когда вечерняя звезда
Тобою будет мне казаться.
Мне одиночества не хочется,
Мне б не глядеть через него.
Пуская забудутся пророчества,
Что прозвучали над Невой.
Те голоса ночами чудятся,
Кричит сиротский их приют,
А на душе застыли щупальца
И, леденя, чего-то ждут.
И чаще, чаще вдруг захочется
Быть за каркасом ледяным.
Души ласкающая кожица
Сопротивляется под ним.
Ушли из памяти и вы, и суд.
Меня, былого, не зови:
Я одиночества не вынесу,
Как будто холода любви.
– Ты уходишь?
– Ухожу…
– Ты надолго?
– Поброжу…
– А вернёшься?
– Может быть…
– Как же я?
– Сумей доплыть…
* * *
Удивишь – приблизишь…
Оттолкнёшь – обидишь…
Больше не увидишь…
Ты – чужая, я – не свой,
Ты – святая, я – грешной,
Ты – прекрасна, я – в дерьме,
Ты – на воле, я – в тюрьме.
Между нами – кровь реки:
Дети – души-огоньки…
Даже если разойтись.
Между нами – наша жизнь…
К чёрту всё серьёзное
На моём пути!
Отшумит и грозное –
Нас – не обойти.
Боженька любовию
Нашей повязал,
Выдал без условия
Уши и глаза.
Засмеюсь от радости –
Солнце опалит.
Ничего от старости
Больше не болит.
– Господи, прими раба! –
Я Тебя просил.
Им – победа пиррова,
Мне – стократье сил.
Скоро, скоро сбудется…
Господи, прости!
Выйду – позабудутся
Адовы пути.
Мы увязаем двойниками,
Себя друг в друге находя:
Прекрасной музыкой, стихами
Становимся и ты, и я.
И нет того, что было в прошлом,
И только Будущего свет
Поёт в зените о хорошем,
О том, чего пока что нет.
И наши судьбы, наши кармы
Из двух в одну переплелись,
Соединяя смех и кару,
В Земле и Небе – верх и низ.
Благоговейной тишиною
Переполняется душа –
Одна из двух, - Луной большою…
И мы внимаем, не дыша…
Я тебя отпускаю, синица.
Наша клетка – не на двоих.
В этой клетке останется биться
Пульсом этот, подаренный, стих.
Отпустил… Улетай и не думай:
Должен кто-то из нас улетать –
Жизнь досталась убийственно грубой,
Бог спасает одну только мать.
В этой клетке так мало места –
Одному усидеть едва.
Мы из разного сделаны теста –
Ближе к Богу – твоя голова.
Наш большой, да и малый гномик –
Расчудесные чада из чад.
Мне осталось о Будущем помнить
И о нём, как о прошлом, кричать.
Не продлиться объятий мгновенье.
Наша песня – жасминовый куст.
В этом – зеркало прикосновений,
В этом – эхо загадочных чувств.
Забубённы головы.
Сложены слова.
Посредине половы –
Чёрная трава.
Прошлое оскалится
Остриём тупым.
Калится – не калится?
Был ли ты любим?
За словами – ветрами.
За любовью – пыл.
Помощь – за советами,
Любый – да любим.
Окунёмся в синее.
Солнце – на песке.
Можешь быть красивою.
Смерть – на волоске.
Успевай, усталая! -
Вместе порулим.
Нет? Тогда постанывать
Нам из-под руин.
Считаешь каждый день,
Считаешь каждый миг.
За нами – смерти тень,
Бетонка и тупик.
И мы их тупика
Находим выход – щель.
Спокойная рука
Пускает пулю в цель.
И кажется, что сам
Уходишь за забор.
И окуляр – к глазам,
И пальцы – на затвор.
И в голове – как срок –
Стрекочет метроном.
Ты давишь на курок
И сыт бываешь сном.
О любви? Под сердцем жжёт.
За окном – колючка…
Выпадает чёт-нечёт –
То – луна, то – тучка.
За стеной – запретный мир,
За которым – холод.
У кого-то в мире – пир,
У кого-то – голод.
Мы – ещё не хуже всех:
Хлеб, крупа, водица.
Между нами даже смех
Расслабляет лица.
Разошлась дорога-путь
В пятую сторонку.
Через «решку» не взглянуть,
Значит, лезь на шконку.
Тут вину считают все,
Даже виноватый.
Понесёт на колесе
Серафим крылатый.
Мысли держат на былом.
Прошлое – секирой.
Расцветает наш облом
И несёт лавиной…
Опять отступает бравада,
Как будто грохочет на стыках
«Столыпина злая громада
С мельканием клеток на ликах.
Тепло в «обезьяннике» нашем,
В бушлаты последнее прячем.
На волю с усмешкой помашем,
А в душах отчаянно плачем.
Я – человек Востока,
Мечтаю о нереальном,
В древних пещерах Рока
О существе сакральном.
Я расскажу о многом:
Причины болезни – кислы –
И покажу больному
Истину в силе мысли.
Рыцарям бескорыстья
Я должен как будто что-то.
Пророки – на вечности листья,
Поиски их – работа.
Пока что уходят сроки,
Нас поглотил сон Востока.
Искры звезды-дороги
Не освещают пророка…
Апатия – это смерть!
Ты лучше – ярись и рви!
Рождён человек, чтоб сметь!
Ты лучше – свечой гори!
Смиренье – внутри себя
И радость – в каждом глотке.
В вольности – не трубя,
Гордость – на поводке.
Выйдешь ночной порой
И окунёшься в мысль.
Снизу она – горой,
Сверху дождями – смысл…
***
За то, что я тебя приблизил,
Что, полюбивши больше жизни,
Увлёк бездумно за собой.
Я виноват перед тобой,
Что в жёны взял и стало горше,
На случай понадеясь больше,
Чем видел собственной судьбой.
Я виноват перед тобой.
Я виноват – и понимаю,
Вине покорно я внимаю
И свой удерживаю вой.
Нас разрывают и зовут
Любовь и долг, как два начала.
И там, и там – свои причалы,
И там, и там – обрывки пут…
Ты прости, что я не умер,
Ты прости за то, что жив,
Что моя слепая удаль
Так и лезет на ножи.
«Он такой, каких немало.
Много лучше есть вокруг», –
Совесть это прошептала,
Прокричала совесть вдруг.
Ты прости, что я не умер,
Легче было бы дышать.
И другой, красивый, умный
Наконец-то будет ждать.
Тебя – прости! – ещё люблю,
А дальше – так не обещаю,
И отречение в петлю
Затягивает, как клещами.
Пообещать могу хранить
О Вас воспоминаний груду,
И наших общих дней гранит
Таскать с собой не позабуду.
И ты, конечно же, права –
Для женщин многое безгрешно.
Спеши найти себе раба,
Ведь жизнь летит куда как спешно.
Любовь не грех назвать уздой –
Почти со всеми наважденье.
И сколько лет тебе одной
Я посвящал в неволе бденья.
Всё та – любовь и чистота,
Всё тот же – Бог и идеалы,
Всё та же – детская мечта
Согреть готова душу малым.
И голос мой летит в ночи,
И только – зеркало да время,
И ты как жизнь ночной свечи
Летишь безгласно, зову внемля.
Глаза глядят, а мозг не зрит –
По разному плывём с тобою:
Господь с тобою говорит,
Как со снегами иль горою.
Да жил ли я? Да значил ли?
Да видел ли начало краха?
Я сверхдыханием Земли
Лишён зачем-то чувства страха.
Откуда эта слепота –
Недооценивать угрозу,
Всё заслонившая мечта,
Вдруг уничтожившая прозу.
И существуем – ты и я,
Как полюса соединить бы!
Меж нами свойством бытия
Горят друг в друге наши нимбы…
Какая жизнь
За теми, за воротами!
Пусть с поворотами,
Пусть с поворотами!
Красивых девочек
Там обнимают мальчики –
Оближешь пальчики,
Оближешь пальчики.
На этом свете,
Видно, очень муторно
В тюрьме под утро,
В тюрьме под утро.
Настанут дни,
Наступят ночи-ночечьки:
Долой замочечки,
Долой замочечки!
Ах, свобода, воля,
Воля, воля, воля!
Ах, уроды!
Вы за что меня закрыли?
Ах, мои вчерашние подруги! -
Вон вас сколько!
Как не стало меня рядом,
Вы и позабыли…
Я из тебя святую сделаю,
Как из меня сумела – Бога.
Была когда-то слишком смелою,
Сегодня стала недотрога.
Останови свои терзания –
С небес спустился я на землю:
По мне святое обрезание –
Так перекрыть потоки к стеблю.
Хирурги – наши суд и следствие.
У них – хорошая работа,
Иезуитство или бедствие –
Довольны тем, что нам – до рвоты!
Им, что ни Бог, что даже ни свинья:
Идут очки, зарплата, льгота.
Что для приличных – подлость чёрная,
В том палачу – любовь-работа.
Есть такая болезнь – паранойя,
На своём упереться ослом:
В диссиденты! – уж если крамольно,
В уголовники! – нам повезло.
Между этими, меж берегами –
Море спящих людей улеглось.
Своё кровное так сберегали,
Что трещит от сбегающих мост.
В одиночку поток не осилить
И разбитую жизнь не собрать.
От вселенского рыка России
Остаётся монгольская рать.
Полегоньку, по-тихому тронем,
Не наехать бы в спешке на гвоздь,
Если раньше в дерьме не утонем,
В своих душах, прогнивших насквозь.
Я сорок жалоб настрочил,
Рисую сорок первую.
На воле я таких лечил
За их работу нервную.
Вот – Ивлев, главный мой «следак»:
Оскал, зрачки утоплены,
Бьёт паранойя. Он, сопляк,
Пугал в припадках воплями.
Он в откровеньи – верь – не верь! –
Открыл мечту вершителя:
Подследственный ему – ну зверь,
Его же роль – мучителя.
… Сижу… Россия – и абсурд,
А, может быть, агония?
Душа – хрустальной наш сосуд –
В объятьях беззакония.
Ну ладно – я! Другой сидит,
Десятый, сотый, тысячный.
Безвинно! – Правит геноцид,
Вершит преступник, выскочка.
Для этой падали в судах
(Судья такой же – Конорев)
Россия – в личных закромах,
Милльёны грязных долларов.
Его повысили за то,
Что он, плюя на алиби,
В лицо смеялся, что никто
Не примет мои жалобы.
Он прав, ублюдок и палач,
На долларах помешанный.
Всем им – проклятьем детский плач,
Тобой, господь, завещанный.
Лечить таких я не могу
Сеансами бесплатными.
Я от таких поберегу,
Что кличется талантами.
Менты, менты, что за ребята!7.
Дебил у власти – сатана.
И веселятся дебилята,
Да так, что стонет вся страна.
Укрась мои ночные бденья,
Утешь меня на Библии.
Свободны от освобожденья,
Эх, как давно мы были бы1
Дурдому нашему опора –
Ребята смелые, умелые.
Ведь мент – двойник убийцы, вора.
Попросит кто-нибудь, и сделают…
Каждый день – последнее живёшь –
Что любил, в том оказалась ложь,
Дышишь – и не можешь надышаться,
До конца с собой – не распрощаться.
Оглянусь – решетками души
Голосит паскудное: «Круши!»,
Чем себя опутали, успели,
И следы уже сошли на теле.
Каждый день давно уже не ждёшь,
Ведь надежда – тоже та же ложь.
Без неё и даже вопреки
Из Небесной черпаю реки.
Умываюсь я водой святою.
Знаю! – Значит, я чего-то стою.
Вопреки «пророкам» ты всё ждёшь…
И прозрачней истина и ложь…
Евгению Р.
Кому майора дали, кому – срок.
Смешались и заботы, и бравада.
Заученный замученный урок
Нам не забыть, а помнить бы не надо.
Ты шмоны и проверки не забудь
И круг спасательный – из мыслей – на работу,
Но, главное, – что исказился путь
И уж не знать ни армии, ни флоту.
Ты не забудь оркестр и неба ширь,
Прозрачную баланду с пайкой хлеба.
Ты завтра попадёшь в забытый мир,
И сколько глаз посмотрит в спину: «Мне бы!…».
А мне пока, за каменной стеной
Покажется, что вымерли родные, –
И мне терпеть беззвучный жуткий вой,
И жалобы хранить, как наградные.
Что ж, капитан, тебе наука впрок:
Сменил свои ракеты на орала…
Ему майора дали, тут же – срок…
Майор! Даст Бог – дойдёшь до генерала.
Я – сижу, а в голове – заноза.
За окном – колючка да менты.
Лишь стена белеет от мороза.
За стеною – мир, а в мире – ты.
На запретке ветер веселится.
Бьёт в колючку ледяной заряд.
Тут у нас ожесточились лица,
И опять сникает мой собрат.
Ты детей уложишь, свет погасишь,
Сквозь окно посмотришь в темноту.
Если запоёшь, меня вспомянешь, –
Я могу услышать песню ту.
Как десантников на выживанье,
Так и тут забросили в запрет.
Я в душе закончу выжиганье –
Подарю тюремный свой портрет.
Я его колючкой бы украсил –
Символом и прав, и чистоты.
Мы – в колючке, как в сетях карасик,
Рыбаки – зелёные менты.
Струн колючка закрывает волю.
Пляшет свет под музыку зверей.
Я сижу и с ветром песни вою,
И танцуют тени фонарей…
Мне, думаешь, всё это – хорошо?
Мне, думаешь, подобного хотелось?
Чтоб я нашёл тюремный свой мешок,
Когда б в уме имел такую смелость?
Ты приняла заведомую ложь,
Не человека представляя – монстра.
Вопрос не в том: придёшь иль не придёшь,
А в том – поймёшь, как я, – болезненно и остро?
Не я давлю, а деятельность жжёт,
Страшит моя решительность и смелость.
Тебе казалось – с возрастом пройдёт.
Но чтоб упал! – Кому из нас хотелось?
Господи! Дай прикоснуться!
Дай мне покорность судьбе,
Чтобы однажды проснуться
И устремиться к Тебе!
Дай же мне, Господи, зренье
Видеть зарю по утрам,
Чтобы святое горенье
Не поддавалось ветрам!
Мне приоткрой в птичьем пеньи
Счастье парить в облаках,
Истин святых откровенье
Дай и в душе, и в словах!
Я прикасаюсь устало
Только к одеждам Твоим.
Время такое настало –
Поговорить нам двоим.
Я предстаю перед Очи
Чашу страданий испить.
Ты же в тюремные ночи
Силы помог накопить…
А. Коршуновой
Помнишь – не виня,
Любишь – не меня,
Было – никогда не позабудешь.
И уже давно
Стало всё равно –
Всё равно случайно не полюбишь.
Логика твоя –
Только ты и я,
Мы плывём по небу белой точкой.
К утренним часам
Я тебя спасал,
Мир на мне сошёлся летней ночью.
Ты осталась жить,
Я же – просто быть.
Не встречались сорок лет случайно.
Вспомнилась потом –
У тебя – свой дом.
Столько лет мы прожили в молчаньи!
Взгляд печальных глаз,
На прощанье – вальс.
Навсегда рассталась ты с бедою.
Канет сорок лет,
Что-то счастья нет –
Унесла беда его с собою.
Вас вела судьба,
Сблизила беда.
Только удивление печально.
По ночам опять
Будешь вспоминать,
Что когда-то выплыло случайно…
«Чтоб ты не жил!», – я уже слышал.
Я слышу это и от вас.
Я погулять как будто вышел
И потерялся в этот раз.
Я не вернулся – я не вынес,
Ушёл, желанием влеком.
Чтоб я не жил там, где я вырос,
Где дед для всех построил дом.
Меня слепящею искрою
Ударит эхо по глазам.
В воспоминаньи их закрою
И окажусь, где бьёт гроза.
И друг за другом, эхо в эхо,
Отец и дед, во мне сойдясь,
Передают мужицким смехом:
«Не принимай ты эту грязь!».
И всё, за чем я шёл по воле,
Упало, кажется, в цене.
Я ждал: такую жизнь открою1 –
А получилось – не по мне.
Чтоб я не жил? – Болезнь иль низость?
Лечить такое не берусь.
Уехать легче будет к шизам,
Чем это знать, родная Русь!…
Нам берёзы шептали ночами.
Изменён был не раз путь кривой.
Над болотом ли выпи кричали,
И болото ли пело травой?
Сквозь деревья белеют созвездья,
Мир синеет под светом луны,
А она разыграла комедию –
Увела в лагеря сатаны.
Ах, родимые, станьте в сторонке!
Не мешайте! Мне надо идти.
Подпеваю созвездьям негромко,
Нужно будет по полной нести…
«Дают – бери, а бьют – беги!» –
А я уговорить пытаюсь.
На пули, не на пироги,
Не набиваюсь – нарываюсь.
Я понимаю – сам дурак.
Таких, как я, не держат долго.
На рынке нам – цена пятак,
В любой семье не будет толка.
Никак, болван, не примирюсь,
Что для тебя моя задача:
Помочь родить. И в этом – грусть.
Что я – с тобой, тебе удача.
А чтоб родить, идут на всё, -
Мораль тесна, а дальше – хуже.
Тут поумнеет и осёл,
Ведь это Бог головку кружит.
Как ни крути, а прав ислам:
Ни ревности, ни прегрешений,
Семья – колхоз, а не бедлам.
И только в ней родится гений.
Свободу – всем! Набрать ли жён,
Катиться глупым и свободным –
Всегда останешься смешон,
Аллаху ли, тебе – угодным…
Потребности – у женщин,
Заботы – у мужчин.
Заслышав голос вещий,
Бояться нет причин.
Заботы есть у женщин,
Затраты – у мужчин.
По жизни нам обещано
Быть маскою личин.
И ты бросаешь под ноги
Звезду, к которой шёл,
И совершаешь подвиги
Ослиные, орёл.
Глаза откроешь затемно.
И в тишине сует
Поймёшь: искал старательно
Таких, которых нет.
Уже не больно вспоминать
И нет желания разрушить,
Оббит и начал привыкать
Держать удар боксёрской грушей.
Двойник устроился, утих,
И ярость схлынула, слепая.
Я – тот, внутри, уже не псих:
В контакт с самим собой вступаю.
И даже руку подаю,
И принимаю без волнений,
В переживаньях – на краю –
Собой владею. Чем не гений?
Уже не больно, не грешно –
Прошёл чистило покаяний,
А кое-что – совсем смешно
Из предыдущих колебаний.
Смешно, что ехал не туда
И что смотрел назад по ходу,
Что даже страшная беда
Не учит подождать погоду.
Ну что с того, что я учту
Тупое недочеловеков? –
Смешно иметь свою мечту,
Отличную от наших зэков.
Смешно пытаться изменить
Стремленье жадности нахапать:
Ребёнку молока испить
Не обеспечивает папа.
Смешно иль страшно – всё равно!
Любая власть – соблазн ворюге.
А если ты упал на дно?
Иль друга потерял в подруге?
Двойник смеётся, я – за ним.
Друг другом очень мы довольны.
Я – не один! Себя храним –
Пусть не открыто, пусть подпольно…
Обернусь и слышу: нет тебя,
Ни увидеть, ни поговорить.
Нам бы – одиноким лебедям –
Через море взять и воспарить!
Надо бы сказать, а слова нет,
Руку протянуть – и снова – лёд.
Не сверкнёт твоей улыбкой свет,
Утренняя дрожь не проберёт.
Я вернусь! Как хочется – пойми!
Время остановлено на том.
Где рванул когда-то динамит,
Будет время пущено потом.
Обернусь и вспомню: не могу,
Не увижу, не подстерегу!
Будто отсиделаю ногу
От прикосновений берегу.
Музыка прикосновений
Мелодией наполняет.
Картины звуко-мгновений
Сознание отражает.
И тишина стремится
Найти своё место между
Картиной, где прошлого лица,
И мыслью, блистающей нежно.
Ты в тишину ворвёшься
С обрывками бывших желаний –
Плачешь ты или смеёшься –
С их быстроногостью ланей.
Стихните, бури и крики!
Себя погасите, страсти!
Пока почернейте, блики! –
Вы – в тишине-государстве.
Музыка наслаждений
Сравнима разве что с Богом
Падений и восхождений,
С Божественным словом и слогом.
Старый, больной неудачник…
Дочки… погрязший в делах.
Весь перебитый, незрячий…
Жизнью – в ментальных телах.
Как ты могла меня выбрать? –
Я ужасаюсь сейчас:
Вечно – потери и дыры,
И непонятно – в речах.
Значит, надежды – не стало,
Значит, депрессий змея
Воем ли волчьего стада
Замуж свела за меня?
Жертвой – твоя непокорность.
Слабостью – матерью стать.
Года на три даже гордость
Смазала женскую стать.
Старый больной неудачник.
Ты же – в удаче увела.
Я покупаю на сдачу
Срок, телефон, два стекла…
Отболело, отпело – сбылось!
Расстаюсь понемногу с собою.
Что пылило в мечтах – улеглось,
Унеслось, что готовилось к бою.
Эх, залётныя, ходу б наддать!
То ли – выбрался, то ли – прощённый.
Глее-то прячется тишь-благодать.
Не щемит. Знать, по-новой крещённый.
Жить прожить – что пойти налегке.
Не терять бы попутчикам смелость,
И презренье в последнем плевке
На весь свет показать бы хотелось.
Отболело, и снова – здоров.
Жду бессмертья в цепи бесконечья.
Тихо плещется роза ветров.
Отдыхает душа от увечья…
Отдельный номер с видом на века,
С тобой тела под солнышком разнежить…
Ведь там – река-Ока, цыплята табака
И воздух… воздух… Ах, какая свежесть!
И там – глаза твои – под образа…
Глаз этих неземное притяженье…
Вокруг тебя – озон, вокруг – гроза,
От электричества – под ложечкою жженье…
Там – тёмный бор, сырой и в зной, и в дождь.
Там – только небо то же, голубое.
Хотелось верить, что ещё и ждёшь,
И воскресить, что дорого обоим.
«Ничто хорошее – не чудо,
Ничто прекрасное – не сон…»
Ричард Бах «Иллюзии»
Действительно, болезнь – ещё не вечер.
Конечно же, платить пока что нечем…
Не вечен сам, и не бессмертен долг…
Перекроить действительность не смог.
Ничто хорошее – не чудо и не сон,
Ничто прекрасное не спрячет пыль времён.
Не стоит стольких сил и стольких мук,
Каким бы ни был этот слабый сердца стук,
Что бьётся – то быстрей, то еле-еле
В моей груди, с волною во всём теле.
Да пусть себе стучит, коль так ему охота,
И льётся как бы кровь и, кроме, тоже что-то! –
В Писании Священном – так душа,
Не перелить её другому, не греша!
Всё правильно – душа моя как кровь,
И между нами ранена любовь,
И из моей души течёт струя живая,
Что оба мы любили, стыд скрывая.
Болезнь – не вечер, а умру – простишь,
И удивлённо будешь слушать тишь…
Из тюремной областной больницы,
…Гремят воротами, кричат конвойные,
Я приеду к тебе, поживу, как в раю.
Я по Питеру, как в прежнее, пройду,
Ты мне помашешь из окна вагончика
Живу секундами и слушаю их звон,
А ты ещё живёшь и хочешь счастья,
Я за вас помолюсь утром ранним
Живу годами ради нескольких минут,
Зина Сухорукова, я тебя любил.
Ни да, ни нет. Ни весело, ни хмуро.
Мне сын прислал тетрадку для стихов,
Прощай, тюрьма, прощай, моя берлога!
[?1]- зарешеченный дворик, огороженный высоким забором, примыкающий непосредственно к бараку заключенных.