НАЧАЛО. Поэма

Геннадий Мирошниченко

Пролог

Глава I

Земля

Земля моя, ты не забыта!

Тобой живу, тобой дышу.

И всё, что временем добыто,

С тобой отпраздновать спешу.

И пусть живу вдали от детства

И уж нечасто в наши дни

Я выбираюсь с грустью в сердце

К местам далёким и родным.

И прохожу тобою снова

И будто много лет назад

Та изначальная основа

Туманит мой нездешний взгляд.

Земля, я многое тут вынес

И, покорённый, снова твой,

И вспоминаю – здесь я вырос

И здесь я начал первый бой.

Через поле и деревню Вьёвку

С дочкой, налегке и не спеша,

Мы идём, а жаворонков звонких

В синеве полощется душа.

Было время, той же тропкой тайной

Я с отцом в стене пшеницы плыл,

Так же на короткое свиданье

К деду с бабкой хаживать любил.

Жили мы в посёлке по соседству,

Мне тогда казалось – далеко.

Там начало памяти и детства

Потекло неспешною рекой.

Так же солнце жарило затылки,

Духота томила, как в аду.

Мы простую воду из бутылки

Как живую пили на ходу.

От деревни, видимый с пригорка,

Меж деревьев город забелел.

Я садился к бате на закорки

И «Пшеницу золотую» пел.

Под горой, в травище на привале

Ели сало вместо колбасы,

И щетина на румяном сале

Жалила, как дедовы усы.

Так же псы на нас из подворотни

Лаяли лениво и незло,

И речушку с тем же поворотом

По деревне медленно несло.

Я ещё не знал, что этот город

Под зелёной шапкой на холме

Позовёт меня и очень скоро

Навсегда поселится во мне.

Тут первый стих и первая любовь,

И первое прикосновенье в танце,

И первый день, наполненный борьбой,

И первый стыд, окрашенный румянцем,

И первый вечер, где рука в руке,

И первый трепет, слышимый тобою,

И первый друг на жизненной реке,

И первый враг, подаренный судьбою,

И первая в тиши вечерней трель,

И первая работа землекопом,

И первый рубль, истраченный на дрель,

И первый шаг, что был в пути протопан,

И первая модель – аэроплан,

И первый гвоздь, и радиоприёмник,

И первый шелест заэфирных стран,

И первая мечта из неуёмных,

И первый – на свои – велосипед,

И первые соперники в сраженьи,

И первый вкус пленительных побед,

И первый запах горьких поражений,

И первый снег в ночи под фонарём,

И первая метель в небесном звоне,

И первый в поле вдруг застывший гром,

И первый смысл, лежащий на ладони.

И первых тренировок злая соль,

И первое скольжение по насту,

И первый раз испытанная боль,

И первый раз упущенное счастье.

Здесь первая утрата средь друзей

И первая ошибка и надежда,

И первый вызов грянувшей грозе,

И первый шрам, скрываемый прилежно.

Здесь – память и мои учителя,

Здесь полубоги за далёкой дверцей,

Здесь детством освященная земля

И, значит, часть подаренного сердца...

Глава II

Дом

Переезд – всегда большое дело.

Финский домик, навсегда прощай!

Всё прощай, что нас несло и грело!

Ты прощай, меня взрастивший край!

Вы прощайте: луг в траве и кашке,

Речка, поле, в поле – колея,

Вдоль неё, размытая на пашне,

Ручейком канавка, как змея!

Через много лет в росистом утре

Я увижу позабытый луг,

А над ним – свисающие кудри

Неземных и нетуманных вьюг.

И мгновенно эти повороты

Совпадут с уснувшими во мне.

Я шагну в открытые ворота

В том далёком и чудесном сне...

Сумерки, машина, горький привкус…

В кузове среди вещей – живой

Двухметровый одинокий фикус -

Будто с непокрытой головой.

До свиданья, мой ровесник Васька!

Встретимся ли? Оказалось – нет!

Покатилась огненная пляска –

Впереди машины белый свет.

За рулём – отец в картинных бликах

Всматривался в сажевый простор.

В щелях ветер жалобно пиликал

И урчал таинственно мотор.

Я уснул. Очнулся под кроватью

В доме, в городе в том самом, наконец,

Всюду, разгороженные кладью,

Спали сёстры, мама и отец.

И зажили. Тот барак и ныне

Словно дед с подпорками стоит.

И хотя вокруг дома иные,

Сохранил свой первозданный вид.

Теснота. Казённая квартира.

Шестеро. Всё за одним столом.

Потому, чтоб каждому хватило,

Мы решили: будем строить дом.

Как мечталось по большому дому,

Чтоб вместил бы деда, бабку, нас!

Золотые руки деда Сёмы,

Адская силища, верный глаз.

Выбирали известковый камень,

Над ручьём исследуя овраг.

Скоро там под нашими руками

Врезались пещеры, сея страх.

Стружки, брёвна, доски, гвозди, глина

Всё влекло живую ребятню.

Мы мешали. Дед ругался длинно

Раз по сто отчаянно на дню.

Вдоль овражка, на зелёном дёрне –

Красные со звоном кирпичи.

Дед из глины в деревянной форме

Делал их и обжигал в печи.

Первым стал сарай. Туда пожитки

Старики повесили на гвоздь.

Нажитое до последней нитки

На одну тележку улеглось.

Батя редко приходил на стройку,

Всё мотался где-то по стране.

Мать таскала брёвна и сестрёнку,

Для детей работала втройне,

Злую ругань деда, как умела,

Отводила от настырных нас,

Только внутренне как будто бы твердела

Да ждала теперь недолгий час.

Осенью в ненастную погоду

Без отца грузили тощий скарб.

В колее разбрызгивая воду,

Я въезжал в сознательный этап.

...Обживались в доме понемногу.

Задымила печка из угла.

Мимо нас проезжая дорога

К шахте двадцать третьей пролегла.

В стойле рядом – теплая бурёнка.

Мать пасла её и вечером и в ночь.

Пас и я, но рогом под печёнку

Долбанула и погнала прочь.

Знать, не нравилась ей щуплая фигура,

Поднял бунт её коровий пыл.

Мне Красавка распорола шкуру,

Чтобы впредь я неназойлив был.

На рассвете раннею весною

Родила ты мокрого бычка.

Мы ему на кухне за доскою

Под тулуп давали молочка.

Чуть окрепнув, на прямые ноги –

На два циркуля – он порывался встать

И качался – маленький, безрогий, -

По углам выискивая мать.

А у дома – рыжая собака –

На утеху взрослых и ребят.

Первый Джек, как горько я заплакал,

Лишь узнав, что ты землёю взят!

А вокруг – похожие картины,

Как в деревне – всяк себе кузнец –

Две шеренги в зелени и сини

Протянулись из конца в конец.

И стояли избы над оврагом:

Позади – холмистые поля,

Впереди – солдатским строгим шагом

Вымахали браво тополя.

Умирала шахта, выдыхалась.

Вслед за ней – ещё десятка два,

Но о стройке, сдобренная малость,

Прошумела громкая молва.

И вдали, где сходятся овраги,

Вырос полыхающий огнём

Мой завод сначала на бумаге,

А потом, как водится, живьём.

Город мой теперь – не центр шахтёрский.

Терриконы сильно заросли

И являют просто бутафорский

Серый горб над уровнем земли.

Четверть века как из-за болезни

Незаметно таял шахтный стан –

Ветки паровозные исчезли,

Но ещё дымится колчедан.

И шумят крутом хлеба да травы –

Наступают новые века,

А шахтёрская былая слава

Проплыла, как в небе облака.

В доме том живут и дед и бабка.

Только не мои, а дочерей,

И живёт по-прежнему собака,

Всех собак на улице добрей.

Глава III

Учителя

Я – из рабочей косточки,

Её могучий всплеск,

Пустил свои отросточки

Под пулемётный треск.

Я – сын великой матери,

Её победный стон,

От верстака в мечтатели

Шагнул под свист времён.

Я – из шахтёрской радости

Пробитых дедом лав.

Я душу взял от каждого,

Из грохота восстав.

Я – кровь российской памяти,

Её седой листок.

Я – от крестьянской пахоты

Шевченковский росток.

Я до последней чёрточки

Рабочее впитал.

Я – из рабочей косточки,

А в ней звенит металл.

Сколько помню – сидеть без дела

Для меня было сушим злом,

А уж если судьба велела,

Мне казалось – не повезло!

И какая-то злая воля

Не давала покоя мечтам,

И менялась напевность мелодии

На зовущий вперёд там-там.

Что я только ни делал в детстве?!

И сегодня о том же моля,

Я хочу, чтобы жили в сердце

Мои первые учителя.

Первой – мать для любого сына, –

Четверых поднимала нас.

И бывало, что сердце стыло

В неуютный полночный час.

Отхлебнула шахтёрской закваски,

С мужиками в забое внизу,

Но своей доброты и ласки

Не теряла в любую грозу.

Всё держалось на ней – от коровы,

Что не лишней для нас была,

До прополки, до дров колоды,

До последнего в доме кола.

Она много болела, но молча

Всё сносила ради детей

И сердечные приступы ночью

Скоро стали привычны ей.

И вставала чуть свет в окошке,

И спала, неизвестно как,

И лечили её ладошки

Добротою любой синяк.

Вслед за матерью – дед, её свёкор.

Не любила она его,

За тяжёлым и злобным оком –

Нелюдимости торжество.

Четверть века давно уж минуло

С той поры, как ушли из села,

А крестьянская страсть не сгинула

И настойчиво в поле звала.

На косом пятачке за погостом

Проросла сиротливо рожь

И, как встарь, там убого и просто

Бабка с неба просила дождь.

Жали серпом, везли снопами.

Посмотреть – посходили с ума,

Били цепом, зерно ссыпали,

Будто в детские, закрома.

Даже просо, а то и гречиха,

Вызревали метёлкой вверх.

Дед по полю, поникший и тихий,

Ковылял, забывая всех.

Брал частенько меня с собою,

Я послушно ходил за ним.

И лицо его – грубое, злое –

В те минуты казалось другим.

Не смирился он с той потерей,

Тосковал, запивал, молчал

И, чем дальше, тем меньше верил

И тем больше на нас ворчал.

Находил утешенье в деле –

Всё, казалось, мог сделать сам –

И жила в его хмуром теле

Только страсть к рукотворным вещам.

Он любовно строгал. Стружки пахли,

Словно дождиком свежий лес.

Я смотрел и, мучимый страхами,

Портил деду какой-нибудь срез.

Попадало, да что там – детство.

Только многое въелось так,

Что оглядываю с блаженством

Весь в зарубках столярный верстак.

Был и третий, кого как Бога

Я любил и в себе берёг,

Но разбилась его дорога

С миллионом других дорог.

Был он скромен, в делах – неистов,

Был и добр, и мечтать любил

Был механиком и радистом,

Ну а главное – лётчиком был.

Был он молод и близок этим,

А ещё – хладнокровен и смел.

Я мальчишкой в пилоты метил,

Я радистом, как он хотел.

Оказался я близорукий,

Над моделями время сжёг

И в небесные те науки

Ни войти, ни взлететь не смог.

Но взлетел соседский мальчишка,

Что детали таскал ко мне.

Начитавшись моих же книжек,

Он проносится в вышине.

Я завидую по-хорошему,

Я горжусь, что в его мечте,

Сквозь мою, воплотилось прошлое

Поклонение высоте.

Было: взмыла земля за Житомиром

От удара того ястребка.

Оперенье с облезлым номером

Через годы подымет рука.

А пока что совсем неслышно

Ходит по небу дядька мой,

Быть живым – на войне не вышло,

Но не кончен последним бой.

Школа – милая и далёкая,

И любимые учителя,

Почему до какого-то срока я

Не испытывал тяжесть рубля?

Тяжесть ту, что даётся недёшево

Не одними мозолями рук,

А бессонницей, мыслями, крошевом

Из кровавых и радостных мук.

Может, всё-таки слово и дело

Друг от друга мы где-то рвём,

Где словами как серым пеплом

Осыпаем душевный подъём?

Рвём от трудностей преодоление,

От борьбы – её тяжесть и соль,

От любви и работы – горение,

От надежды – и нежность и боль?

И за внешнею лёгкостью слова

Про дела, что под кровью других,

Мы расплачиваемся сурово

Безразличием молодых,

Неумеек и суперменов,

Еле двигающихся бочком,

То ли – циников, то ли – поэтов,

То ли – юненьких старичков, –

Подозреньем в обмане и крайностях –

Если взрослый, то чёрен иль бел.

И приходит на смену сладостям –

Отучился, как отболел.

Гори, гори, электросварка,

Металл клокочущей дуги.

В работе, выхваченной ярко,

Пекут стальные пироги.

Где плещут огненные жала,

Лучом таинственным маня,

Крестили рыцари металла

В электросварщики меня.

Здесь классный сварщик – Коля Зотов –

В морской тельняшке напоказ

Сдирал как накипь позолоту

С меня, мальчишки, в первый раз.

Я понял – тут, на поле боя,

В любом труде, какой он есть,

Нет разудалого разбоя,

В нём – и достоинство, и честь,

И что цена работе всюду

Не на одни идёт рубли,

Что главное в работе – люди

Как совесть и душа Земли.

Мы с друзьями, окончив школу,

Приступили варить металл.

Цех котельный, подобный грому,

Нашей школой рабочей стал.

Тут гремела железа музыка -

Не литавры, а каждый срез

Выпирающих дутыми пузами

Обечаек и днищ оркестр.

Ах! Как сердце смеялось и пело,

Когда в темную прорезь стекла

Было видно, как строчка кипела,

Раскалённая струйка текла,

Застывала темнеющим шрамом

И чешуйками рыбы под ней

На зачищенном шве под нагаром

Отражалось сиянье огней.

Рассуждал я тогда по-грешному,

Что недолго пробуду тут.

Электроды? А ну их к лешему!

В лучшем случае – подождут.

И казалось, что здесь – не творчество,

Зарабатывание на житьё,

Ну а там – что непонято хочется,

В том далёком – призванье моё.

И мерцала певуче надежда.

Я её не равнял другим.

И казались, как море, безбрежны,

Бесконечны и жизнь, и шаги.

И не знал ни тревог, ни сомнений –

Вся дорога под солнцем видна –

Ни препятствий малейшей тени

В разноцветье зовущего дня.

В ожиданьи душа замирала.

Всё хотелось потрогать подряд.

И несло – от стихов до металла,

И бросал, и ругали... А зря!

Много позже я понял – метанья,

От которых немало зла,

Шли от вечного поиска знанья

И любви совершать дела.

Грешен, было – хотел одуматься,

Из всего телевизор ценя,

Только дочка, большая неслушница,

Повторяет, быть может, меня.

Если нет ещё тестов праведных,

Чтоб за час рассказать судьбу,

Значит, наши дороги правильны,

Значит, сложно найти одну,

Значит, будут ошибки чёрные

Среди белых, как снег, дорог,

Значит, выпадут дни никчемные

Как старьё, что ушло за порог.

Может, счастье – когда без поиска,

Просто так – повезёт и всё? –

Не на год, а на жизнь успокоиться

За дорогу, что дальше несёт.

Я сейчас иногда, оглянувшись,

Вдруг нащупаю тонкую нить –

Я – в заводе, как шкет-фезеушник,

Только-только начавший жить.

Скромник школьный, тшедушный отличник,

Вдруг ударился в жизнь как в бега.

На копейки, рубли, а не тыщи

Начинались мои берега.

Дым прогорклый. Ворчанье металла.

Облачённый в ХБ факир –

Я себя представлял, пожалуй,

Подпирающим целый мир.

Глава 1У

Дед

Моё оборванное детство,

Земля моя, ты не забыла

И полунищее наследство

Не до предела раздарила.

Остались в нём мужской тревогою

Нечаянные сном и болью

Моя неторная дорога,

Моё непаханное поле.

Скажи, Земля, какая сила

Переплела любовь и жажду

И до сих пор не процедила,

А поперчила неоднажды?

Ох, и крут был характер у деда!

Настоять на своём он умел, –

Бесконечные стоны и беды

Донимали средь праведных дел.

И жила в нём слепая потреба –

Когда быть урожаю в мешках,

Запивал он, да так, что без хлеба,

Без коня приползал на руках.

Сын крестьянский и сам крестьянин –

С болью в сердце, лицо в слезах –

Землю, что перемерил горстями,

Как любовь от себя отрезал.

Ни коняги, ни хлеба издревле,

Но надеясь на лучший приют,

Уходил он тогда из деревни –

Только сила да бабка, да кнут,

Да ребята, что мал мала меньше:

Самый старший на трактор сел.

Налегке – за плечами все вещи –

Уходились они насовсем...

...И прибились. Шахтёрские муки.

Уголёк выдавал на гора.

Я запомнил те чёрные руки,

Словно только увидел вчера.

А по времени это проплыло

Расстоянием в двадцать пять лет.

Поубавилась прежняя сила,

Стал седой и чуть сгорбленный – дед.

Но всё так же, как некогда прежде,

Был молчун, в гневе – страшен и крут.

Он и раньше не хаживал в нежных,

Тут же – сразу за старенький кнут.

Благо, к шахте окончилась тяга

Да и глазом-то видел одним,

А извечная ласка к конягам

Привела его заново к ним.

Лошадей, мне казалось, не трогал,

Больше кнут для острастки держал,

И бывало далёкой дорогой –

Неподвижно висела вожжа.

И возил он опилки да уголь,

Помню, в баню, больницу и клуб,

И частенько к себе на угол

Зазывал меня в угольный куб.

Приносил мне на удочку леску

Из своих лошадиный хвостов

И ругал на чём свет невестку,

Что не чтила старинных постов.

А уж как он честил меня, помню,

Когда брал инструмент и бросал!

От обиды на дедовы громы

На глазах выступала роса.

Но однажды, мне шесть что ли было,

Первый раз посадил верхом,

И шахтёрский, в опилках и пыли,

Конь – стал первым моим скакуном.

Я заплакал – и стыдно и жалко –

Очень уж был костлявый хребет.

Усмехнувшись, до титьки и мамки,

Опуская, послал меня дед.

Но всё так же в денёчки зарплаты

Приплетался, что тот босяк.

На семейные дыры заплаты

Бабка ставила кое-как.

А когда ослабевшие ноги

Подтолкнули к последней черте,

Потянуло внезапно к дороге,

Что вела к деревенской версте.

Стал он старый, седой и угрюмый,

Но ему представлялось во мгле,

Что идёт он – весёлый и юный –

По родимой, по курской земле.

...И с тех пор пролетело немало –

Нет ни бабки, ни деда, ни шахт,

И уж память как будто бы стала

Преломлять исторический факт –

С удивленьем взираю на дочек:

Стоит только увидеть конька,

В упоении каждая хочет

Непременно потрогать бока.

То ли прадеда гены повинны,

То ли что неизвестное нам,

Но оставлено в царстве машины

Им наследство – любовь к лошадям.

Ах! Как редки теперь коняги!

Но тихонько войдите в наш дом –

Скакуны, жеребята, трудяги

Так и скачут везде табуном.

А дочь рисует лошадей,

Свободных и потусторонних,

И не пускает посторонних

К любви единственной своей.

А дочь рисует лошадей...

Повсюду с ними заодно

И наделяет, чем хотелось,

И неизведанная смелость

Живёт в её душе давно.

А дочь рисует лошадей...

Не зная ветреных измен,

Она в любви своей мечтает

И только чувством понимает,

Что счастье – в муках перемен.

А дочь рисует лошадей...

Свободны лошадь и седок.

И непонятно нам и грустно,

Но это, право же, – искусство,

А в нём безмолвствует пророк.

А дочь рисует лошадей...

Глава У

Мать

О матерях всего трудней,

Войну прошедших – и тем боле.

Каких судьбою чёрных дней

Не выпадало им на долю!?

Каких невыдуманных мук

Они не знали, разрываясь,

Когда сжигавшее вокруг

Лизало смертью нашу завязь!?

И никакой суровый суд

Не попрекнул бы их расплатой

Когда они последний фунт

Несли не детям, а солдатам.

И сколько тех живут сейчас,

Кому не выдано гарантий!

Всё, что потрачено на нас,

Нам переплавить бы в характер!

А доброту, что нас несла

В руках, войною обожжённых,

И наяву и в горьких снах

Сегодня ищем в наших жёнах...

Вдоль села на лесной Белгородчине

В огородах петляет река,

А за нею – до солнца охочие

Хаты белые греют бока.

Здесь когда-то девчонкой тихою

По земле пошла моя мать

И нуждой для неё, а не прихотью,

Было в поле рассветы встречать.

Сирота – свою маму она не помнила,

Лишь отец потихоньку мог

Приголубить поутру сонную,

Подавляя украдкой вздох.

Был же он молодой и красивый,

Но в тяжёлые те года

Под напором неведомой силы

За полгода угас навсегда.

Потому-то всю жизнь дальнейшую,

Оказавшись без ласк в девять лет,

Знала цену совету гревшему,

Знала слова простой секрет.

И ко всем сорванцам на свете,

Чей бы ни был – чужой или свой –

Подходила, как дети к детям

И как будто прикрыв собой.

Привыкала она быть кроткой

(У чужих людей – кабала),

Навсегда привязалась к тётке,

Словно матерью та была.

И с её четверыми тоже

Наши трое одной семьёй

Пробивались, как подорожник

На обочине мостовой…

А когда перебрались далече,

Жить отдельно мечталось ей,

Но отец, хотя не перечил,

Со своими, считал, – теплей.

Тяжело – далеко от дома,

А с такими, как бабка и дед,

Было тяжко тогда особо,

В годы, полные бурь и бед.

И хотелось иметь девчонок,

Ощутить материнства новь,

По-известному наречённых,

Может, Вера, Надежда, Любовь.

Но Веруне жилось непросто –

Заболела и умерла.

И шумят сейчас три берёзки

Рядом с ней у большого села.

Было горе, да лет ведь двадцать

Отпустила тоска потом –

И пришла пора собираться

За второю дочкой в роддом.

А работа – на клети в шахте

(Что за время – шахтёрка-мать!),

А мечталось порой о пахоте

В предрассветную благодать.

Мужикам тяжело давались

Те забои и тот удел,

Ну а жёнам – какая сладость

В темнотище да по воде?

А однажды беда незваной

И печальной гостьей пришла –

Полыхнуло молнией рваной

И погасло жерло ствола.

За мгновение помертвела,

Повезло – на глазах у людей,

Отлежалась и отболела

За больничных несколько дней.

Был отец в это время в далёких

И бугристых монгольских степях

И писал оттуда о сроках,

Об армейских долгих харчах.

Но гремела уже на западе

Застоявшаяся тишина,

Приносила горькие запахи

Разгоравшаяся война.

А потом покатилось бедствие

По полям исчадием зла.

Нам досталось тогда наследство –

Багровеющая земля.

Так начиналась жизнь моя,

Голубоглазая Россия,

Ты родила таких, как я,

Когда война кругом косила.

И вместо милой тишины

Над колыбелями висели

Плач матерей и гул войны

И с ними – дымные метели.

И сколько воли день за днём!

И сколько трачено усилий!

Мы появились под огнём,

Как продолжение России.

И слава нашим матерям,

Не испугавшимся трагедий!

Иначе сколько б потерял

В минувшей битве русский гений!..

Миновала година лютая,

Стали былью мирные дни,

А для матери большими путами

Обернулись дома они.

Не прошло и года той сказке,

А уж мы собрались встречать

Вороного в рессорной коляске

И сестрицу, и нашу мать.

Появилась на свет Любаша

С голубыми глазами отца.

Устоявшееся вчерашнее

Побежало смотреть с крыльца.

С четверыми непросто справиться,

По всему – доставалось ей,

Ведь большая – почти красавица,

А малышке – по пальцам дней.

...Ещё долго протянется время,

Когда мучиться и страдать.

Сердце матери – что за кремень?

От какой горы оно, мать?

Я помню: мне четыре года,

Сестра в пелёнках, мать и печь,

Дрова в печи стреляют воду,

И мать не может их разжечь.

Наш финский домик, душу гревший,

Уют семейный несший нам,

Я вспоминал тебя, конечно,

Скитаясь после по углам...

А печь дымила слишком долго

И мама, выбившись из сил.

Нашла на пропылённой полке

Давно забытый керосин.

Бутылка, булькая всесильно,

Своё веселье пролила,

Дорожка в каплях керосина

Прошла от печки до стола.

И лишь коснулось пламя спички,

Ударил бешенный язык

И, вылетев из пасти печки,

Стеною огненной возник.

И мать отпрянула невольно,

На миг зажмурила глаза,

Потом открыла. Было больно –

Перед лицом неслась гроза.

Там – пламя белою стеною

Обрезало меж нами нить.

Она – сквозь пламя и собою

Детей хотела заслонить.

Потом на стол – меня, бутылку,

Сестру мою и – в дверь стрелой.

И одеяло с чёрной дыркой

Чадило скоро под стеной.

И на колени перед нами

Упала мама тяжело,

Обняв дрожащими руками,

Хотела спрятать под крыло.

Она не плакала помногу

И не держала образа,

А тут рука молилась Богу

И за слезой ползла слеза.

Мне по ночам порою снится

Наш финский домик, мать и печь,

Дрова, дымящие со свистом,

И мать не может их разжечь...

Много лет утекло с заботами.

Разлетелись давно птенцы.

Между нами плывут самолётами

Наши письма во все концы.

Но случается – возвращаемся

На твои начала, Земля.

К незабытому обращаются

Исполинские тополя.

Я по этой Земле заплаканной

Прохожу из конца в конец,

За мою колыбель заплачено

Миллионами чьих-то сердец.

...Снова близятся дни осенние

И опять, утоляя грусть,

Я за эти просторы синие

К материнской руке тянусь.

При отце тут цвела безотцовщина,

Проклиная зелёную страсть.

Заплясала судьба-танцовщица

По дорогам, где розы да грязь.

Выйдет мать сиротливо и сгорблено.

Сколько дум утекло с тех пор!?

Мы тобою не просто вскормлены –

Отметаем от жизни сор.

Всё по-старому, по-домашнему,

Только больше морщин у губ.

Угостишь и мясом, и кашами,

Сокрушаясь, что я так худ.

Но не грузом телес, любимая,

Мы прикованы к тем местам.

Не невольничье – стать соколиная

Растекается по сердцам.

Старый дом, ты совсем ссутулился,

Забываешь ребячьи дела.

Деревенская тихая улица

В города по асфальту ушла.

Да по стенам живые трещины

Зазмеились на стыках лет.

Нам немалое было обещано -

Что-то – сбудется, что-то – нет.

Глава У1

Встреча

Начало тех сороковых

В иных сердцах ещё хранится,

Когда средь мёртвых и живых

Легла кровавая граница.

И все, кого застал рассвет

У пограничной переправы,

До боли жаждали побед,

Собой залечивая раны.

Остановить слепой свинец

Какому смертному под силу?

Ценою собственных сердец

Спасали Землю и Россию.

Они добыли тишину,

Но на пути к вершине цели

Не все, познавшие войну,

В её горниле уцелели.

А тот из них, кто не дошёл,

Кого взяла Земля седая,

Стал нашей болью и душой,

В сердцах рождённых оживая.

Может, грешен я всё-таки где-то –

Походить не хотел на отца.

Сколько помню свои рассветы,

Заносило меня без конца.

Так мотало по белу свету,

Отбивая охоту петь,

Что уж начал былые меты

Забывать и умом скудеть.

Всё же было – прорежет память,

Незабытая с детства грусть –

Фотокарточка в чёрной раме

И заученное наизусть...

Их три брата, сестра Дуняшка,

Все – в работе, мозоли – в ряд,

У отца же – душа нараспашку,

Даже слишком и всё не в лад.

Полюбил больше всех в деревне

Трактора, был тогда "Фордзон",

И на поле поехал первый,

До седин сохранив разгон.

А случалось – ласкал гитару

На гавайский шальной манер

Так, что струны напевом старым

Задевали за каждый нерв.

И хватала за сердце песня –

Пел он песни, закрыв глаза, –

Так, как сказка сходила если б,

Так, как душу трясла б гроза.

Только я его видел нечасто –

Всё в дороге – и день, и ночь,

И лихое шофёрское счастье

Уносило от дома прочь.

Пережил и войну, и печали,

Не гоняясь за длинным рублём,

И летящие веером дали

До сих пор раскрываются в нём.

Средний брат – тот в строительстве дока,

Мастер, ныне так редки они, –

Крут и скуп, но что сделал, без срока

Простоит – рукотворный гранит.

Ну а младший?

О нём рассказы

Не любил заводить мой дед,

Я живого не видел не разу,

И могила – неведомо где.

Там пахли порохом

  ночные шорохи

И гулом башенным

не по-домашнему

Встречало каждого,

кидало заживо

По сердцу бившее,

не всех хранившее.

На землю падати –

восстать из памяти!

Кому начертано,

тревоги черпали

Пригоршней чистою

пригоршней алою.

Им надо выстоять,

им надо малого.

В степных пожарищах

своим товарищам

Они оставили,

что сами славили.

И мы хотели жить на них похожими!

...Я впервые попал в санаторий.

Только-только пробилась трава.

На продутом ветрами просторе

Ошалело неслась голова.

И не думал, что ждёт меня случай,

Что заставлю себя опять

С середины прожитой кручи

Книгу жизни назад листать.

День весенний летел навстречу,

Ветерок шевелил облака

И деревьям негромкие речи

У запруды шептала река.

Выделяя меня среди прочих,

Медсестра подняла глаза:

– В ту войну был ли дядька твой лётчик?

– Был. Конечно.

– А как его звать?

– Самый младший из братьев – Григорий,

Встрепенулась, а я стою.

– Где теперь он?

Предчувствую горе.

– В сорок третьем погиб в бою.

Тут погасла она как-то сразу,

Погрузнела, быть может, чуть,

Отвернулась и сеть у глаза

Обозначила долгий путь.

Но мгновенье одно скорбела,

Видно, часто случалось ждать.

Улыбнувшись, взялась за дело:

– Обещаю всё рассказать.

Я гляжу – не по возрасту резвая

И походки девчоночной стук,

Бросит взгляд на тебя – точно лезвием

Проведёт по живому вдруг.

Через несколько дней под вечер,

Когда выдался тихий день,

Очень скупо о прошлых встречах

Рассказала, сгоняя тень.

Молодою, совсем девчонкой

Напросилась она на фронт,

Где и встретилась с наречённым,

Прибавляя себе забот.

Только время ненастное было.

Улетел он в другие края.

Вслед за этим внезапно остыла

Тонких писем живая струя.

– Не искали?

– Тогда не искала,

А уж после войны – не смогла

И, чем дальше, тем больше считала:

Не нашёл – значит, плохо ждала.

Да и боль притупилась, – привыкла,

Так привыкла, что не понять –

То ли, может, я горе мыкала,

То ли гордой хотела стать?

Здесь у нас в санатории люди

Постоянно идут и идут.

Всё-то думала – время остудит,

Проживу и без мужниных пут.

– После встречи с тобой не сидела,

На автобус и – в старый дом.

Тридцать лет не брала, не хотела

Эти письма его и о нём.

А взяла и отчаянно стало.

Наревелась, как девка, в ночи.

Очень мало, как всё-таки мало! –

Еле шепчет, а будто кричит. –

– Ах, да что там! Зажму потуже.

Твой Григорий по отчеству как?

Я сказал и услышал тут же:

       – Не совпали они, земляк!

Я-то думала, ты – племянник,

Слёзы вдовьи слегка утру.

Погостил бы немного в праздник,

Повидал бы свою сестру.

...Не хотел я писать об этом,

Понапрасну себя корил.

Пусть окажется всё недопетым,

Но счастливым – себе говорил.

А за тридцать с тех пор отшумевших

Всё меняющих долгих лет

Вероятности быть уцелевшим

Даже слову практически нет.

И сказала, прощаясь:

– Похожи! –

Как искру уронила из глаз...

Иногда вдруг подумаю: всё же

Что-то роднила нас.

Спасибо, Лидия Михайловна,

Что пробудили ото сна,

Что там, где хмурая проталина,

Вовсю ударила весна.

Спасибо, что толкнули в прошлое

К давно нехоженым местам,

К мостам, над нами переброшенным,

К забытым, кажется, мечтам.

Вы одарили кровью алою

Природе, может быть, в укор.

Спасибо, Лидия Михайловна,

За ожиданье до сих пор.

Спасибо, что надежды прежние,

Чтоб ни случилось, всё живут

С любовью юной перемешаны,

Не признающей дни и суд.

Глава VII

Память

И нужно-то совсем немного

Чтоб рукотворная игла –

Тобой рождённая дорога –

Как на ладони пролегла.

И нужно-то одно словечко

Услышать вдруг со стороны,

Чтоб рано высохшие речки

Не прибавляли бы вины.

И каплю горечи добавить

В минувшие бесследно дни,

Чтоб человеческую память

Определяли и они.

И нужно-то чуть-чуть покоя,

Чтоб, осмотревшись, вдруг решить –

В чём заключается такое,

Чего же ради стоит жить,

И чтоб связать в единый узел

Святое в каждом узелке,

А утром с обновлённым грузом

По новой двинуться реке.

К старикам приезжаю –

На стенке портрет запылится:

Рядом с дедом и бабкой

Их сын, как во многих домах,

В гимнастёрке не новой

С тремя кубарями в петлицах

На могучих плечах,

Как на древних российских холмах.

Я поверил рассказам

О самом большом ожиданье,

Что для каждого в жизни

Приходит, как в небе заря,

Продолженьем любви,

Продолжением прошлых страданий,

Словно свет по цепочке,

Чтобы жили и пели не зря,

Чтобы не было больно,

Что жили и гибли напрасно,

Даже если ни сына, ни дочки –

Так молод – не дал,

Чтоб внучата чужие

Смеялись в далёком пространстве

И невестам букеты

Кто-то, сильно волнуясь, вручал.

Нам судьба не бросала

Проверкой редут баррикады,

Не в сраженьях великих

Наши мужали сердца –

Нам пришлось закаляться

Под гром заводской канонады

И под мирными залпами

Учиться ходить до конца.

Но забыть нам нельзя

Тех давнишних баталий,

Где под пулями парни

Лучших теряли друзей.

Никогда, как и вы,

Не признаем исходов фатальных,

Обрубающих напрочь

Мечту, как крыло, у людей.

Ты не вышел из огнищ

Обожжённым и твёрдым,

Чтобы помнить сраженья

И грезить атаками вновь.

Я пою о тебе –

О земном, неуёмном и гордом,

Через горечи судеб

Пронёсшим земную любовь.

Ваша юность прошла,

Как проходят в атаках мгновенья,

Где приказом «Вперёд!»

Обрывались приказы «Ложись!».

Мы у вас наполнять

Научились великим терпеньем

Драгоценный сосуд

Под названием «Жизнь».

Пусть не все мы добрались

До нынешних дум поколений –

Много проще сбивает

Трескучая вычурность фраз, –

Не простят нам ни зла,

Ни оправданной жалостью лени,

Что порою, как ржавчина,

Разъедает невидимо нас.

Нам бы петь, как и вы, –

Во весь голос, открыто,

Как распахнуто

В зелень с весенним дождём.

Я встаю на заре,

Как умыться

Надолго забытым,

Но таким дорогим для меня

Ремеслом.

Оживают во мне

Опалённые памятью годы,

На бумагу ложатся

Нелегкие строчки в стихах.

Где над миром проносится

Завтрашний ветер свободы,

Там живу и пою

В настоящих и прошлых делах.

Будет время –

И сердце во мне разорвётся,

Зарасту я травой

И метелица

Выстудит бок,

Опрокинутся навзничь

Холодные звёзды

И закапают слёзы –

Берёзовый сок.

Что прошло?

Что сбылось? –

Не вернёшь ниоткуда,

Что давалось когда-то

Неподкупной судьбой.

Мы упрямо росли

В ожидании чуда,

А уходим, как все,

И уносим упрямство с собой.

И не нам продолжать,

Чтоб порою

До слёз наслаждаться,

Не стремиться,

Не быть,

Не любить,

Не терпеть, –

Мы уходим,

А чувства

Стремятся остаться,

Мы уйдём,

А они

Долго будут гореть.

Расстояния наши,

Конечно, ни в чём

Не измерить.

Мы вернёмся

Не в гости,

А в душу и, может, в судьбу

Заглянуть.

Ах, как хочется жить!

Только жить

И отчаянно верить,

Что сумеем в опасный момент повернуть.

Остаётся всё меньше...

В пространство

Экспресс уходящий

Раздвигает границы

И там

Зажигает рассвет.

В неземное ничто,

Ускоряясь

Всё чаще и чаще,

Словно чёрные птицы

Уносятся

Призраки лет.

И в мирной тишине гремят салюты,

И в мирной тишине солдаты гибнут,

И будто возвращаются минуты

Поры минувшей в строгих звуках гимна.

Встаёт Россия памятью военной

Над поколеньем, пороха не знавшим.

И взрыв трясёт мосты во всей вселенной

И повисает призраком вчерашним.

Ребятам, в мир пришедшим под тревогу,

Когда на них – ни времени, ни силы,

Настанет день прокладывать дорогу

И через реки наводить настилы.

И в этой битве есть свои потери,

Свои вершины и свои законы –

Кому-то по мостам на дальний берег,

А кто-то будет прикрывать понтоны.

Эпилог

Девочка,

стоящая

на шаре,

О ночном не ведает кошмаре –

Девочку нетрудно удивить,

Девочке на шаре

жить и жить.

Девочка,

стоящая на нём,

Грезит не искусственным огнём –

Небесами грезит

и горами,

Лошадьми,

рисунками, –

делами.

Но ведь может –

грозовой порой

Вспыхнуть

шар

за розовой горой,

Полыхнёт

смертельная гроза

И стальные

лопнут

тормоза.

Девочка на шаре –

берегись!

Чёрный спрут

окутывает жизнь!

Смерть

витает

Чёрною петлёй

Чёрный смерч

несётся

над землёй!

Девочка,

стоящая

в огне,

Руки тянет

Солнцу,

не войне!

Девочке

повелевать лучами

И играть

шарами

как мячами.

Девочка,

тот шар –

   у наших ног

Радугой

проложенных дорог

С городами,

синими

от звёзд,

И глазами,

мокрыми

от слёз.

1977 – 1978, Тула – Болохово